Бодался теленок с дубом

Наконец-то разглядев главного врага всех своих
сельскохозяйственных, административных и международных
начинаний - художников-абстракционистов и либеральную
интеллигенцию, Никита рубал их с той лютостью, когда зудят
кулаки и оплечья, и глаза застилает от ненависти. "Вон вы,
там, - кричал он, - в красном свитере, около колонны -
почему не аплодируете? А ну-ка сюда! а ну-ка - дать ему
слово!" И ревел распалённый хор сталинистов на художника
Голицына: "Пусть объяснит, почему не аплодирует!" Вполне
преданных Рождественского и Вознесенского вгорячах поносили
за отступничество. "Я не могу спокойно слушать подхалимов
наших врагов!" - стучал Хрущёв по столу только что не
ботинком и блажил во всё горло: - "Не троньте молодёжь,
иначе попадёте под жернова партии!"
Этими встречами откатил нас Хрущёв не только до XXII
съезда, но и до XX-го. Он откатил биллиардный шар своей
собственной головы к лузе сталинистов. Оставался маленький
толчок.
На этой встрече Лебедев не искал меня видеть, он
озабочен был и спешил совнаркомовским коридором из двери в
дверь. Вид его был гораздо более чиновный. Через две недели
ответил он мне и о пьесе.
А карусель идеологии продолжала раскручиваться, уж
теперь трудней её было остановить, чем само солнце. Не
успели отгреметь два кремлевских совещания, как замыслено
было ещё важнейшее: пленум ЦК в июне 1963 года, посвящённый
исключительно "вопросам культуры" (не было у Никиты бoльших
забот в его запущенной несуразной державе)! И по хрущёвскому
размаху на пленум этот приглашались тысячи "работников"
избранной области. Теперь предстояло мне в жару неделю
ходить и неделю дуреть на этом пленуме, как будто я был член
партии "... года", а не дремучий зэк, а не писатель в первые
месяцы приобретённой свободы. Моя несчастная слава начинала
втягивать меня в придворно-партийный круг. Это уже порочило
мою биографию.
Пришлось мне искать приёма у Лебедева - уговорить его
лишить меня высокой чести быть приглашённым на пленум,
отпустить душеньку. Так мы увиделись в третий и последний
раз - в ЦК, на пятом этаже главной (хрущёвской) лестницы.
Просьба моя удивила его крайне - ведь билетов на эти
встречи и пленумы домогались, выпрашивали по телефону, по
ним соображалась шкала почёта. Мог ли я говорить ему прямо?
Конечно, нет. Бормотал о семейных обстоятельствах*.

[* И Твардовский потом порицал меня: а "октябристы"
будут думать, что вас лишили внимания, что вы падаете в
своём значении; ни в коем случае, мол, вы не имели права
отказываться. Ведь я - уже был не просто я, моё снижение
снижало и "Новый мир"... Из такой политики и состояла
десятилетиями литература.]

Разъяснил мне Лебедев ещё раз, чем дурна моя пьеса: ведь
в лагерях же люди и исправлялись, и выходили из них, - а у
меня этого не видно.

Страницы: (394) :  <<  ... 40414243444546474849505152535455 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

(Без Саардамским плотником
Данной, злорадством отнятой
Шпаги -- в ножнах не нашивал! --
Только всего-то иавсего --
Тундра, морошка мражена...
Так не попри ж, миражными
Залюбовавшись далями,
Первого государева
Друга...)

Где только вьюга шастает,
Кто б меня приласкал,
Седу? Тобольск, Град-Царствующ
Сибирь, чем был -- чем стал!

Как еще вживе числятся-то,
Мертвых окромя,
Твои двадцать три тысячи
Душ, с двадцатью тремя

Церквами -- где воровано,
Там молено, казак! --
С здоровыми дворовыми,
Лающими на кряк

Кареты предводительской
В глиняной борозде.
С единственной кондитерской --
Без вывески -- в избе...

Не затяни ошибкою:
"Гроб ты мой, гроб соснов!"
С дощатою обшивкою
Стен, досками мостков

И мостовых...

Цветаева Марина Ивановна   
«Сибирь»