Бодался теленок с дубом

И где
герои философствуют - тоже плохо. И необычно полон набор
зацепок, как будто автор специально старался ничего не
пропустить. (И ещё ему ночь Ройтмана не нравилась очень, но
это он отдельно потом сказал мне.) Тут пришлось мне его
прервать:
- Такое уж моё свойство. Я не могу обминуть ни одного
важного вопроса. Например, еврейский вопрос - зачем бы он
мне нужен? Спокойнее миновать. А я вот не могу.
Привыкли они к литературе, которая боится хоть один
вопрос затронуть - и хомутом им шею трёт литература, которая
боится хоть один вопрос упустить.
А предложение своё сформулировал Закс очень
дипломатично:
- Раньше времени сунемся - загубим вещь.
(Он - з_а вещь, з_а! - и поэтому надо придушить её ещё
здесь, в редакции!)
Но знал А. Т. и такие редакционные повороты!
- Страх свой надо удерживать! - назидательно сказал он
Заксу.
Лакшин говорил очень доброжелательно, но сейчас я
просматриваю свои записи обсуждения (с большой скоростью
пальцев я вёл их в ходе заседания, тем только и занят был) и
при распухлости нынешних моих очерков не вижу, что бы стоило
оттуда выписать. Лакшин принял линию Твардовского - и обо
всём романе и о сталинских главах, что без них нельзя.
Однако достаточно было ему в этом именно духе сказать, что
публицистические заострения как бы вырываются из общего
пласта романа, - Твардовский сейчас же перебил:
- Но осторожней! Это - черты его стиля!
Вот таким он умел быть редактором!
Марьямов выступил в нескольких благожелательных словах -
присоединился, похвалил, возразил, что не видит подрывания
устоев.
- А что думает комиссар? - спросил Твардовский
настороженно. Столько раз по стольким рукописям он
соглашался с этим комиссаром прежде, чем создавал своё
мнение, да вместе с ним он его и создавал! - а сегодня тоном
уже предупреждал, что трудно будет Дементьеву спорить.
И Дементьев не поднялся в ту рукопашную атаку, которой я
ждал. Из удрученности своей он начал даже как бы растерянно:
- О конкретных деталях говорить не буду... Трудно
собрать мысли... (Уж ему-то, десятижды опытному!..) С
советами такому большому художнику рискуешь попасть в
неловкое положение... Публицистика иногда - на грани
памфлета, фельетона...
Твардовский:
- А у Толстого разве так не бывает?
Дементьев:
- ...но написано гигантски, конечно... Сталинские главы
сжать до одной... Если мы на этом свете существуем, не
отказались мыслить и переживать - роман повергает в сомнение
и растерянность... Горькая, тяжёлая, сокрушительная
правда... Имея партийный билет в кармане...
Твардовский:
- И не только в кармане!
Дементьев: - ...начинаешь с ним (билетом)
соприкасаться.

Страницы: (394) :  <<  ... 55565758596061626364656667686970 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Петух взметнулся, ударился грузно о лампочку, затем
снизился и
исчез за поворотом, там, где павловнина кладовка. И гражданин
мгновенно
стих.
Случай был экстраординарный, как хотите, и лишь поэтому он
кончился для
меня благополучно. Квартхоз не говорил мне, что я, если мне не
нравится эта
квартира, могу подыскать себе особняк. Павловна не говорила, что
я жгу
лампочку до пяти часов, занимаясь "неизвестно какими делами", и что я
вообще
совершенно напрасно затесался туда, где проживает она. Шурку она имеет
право
бить, потому это ее Шурка. И пусть я заведу себе "своих Шурок"
и ем их с
кашей. - "Я, Павловна, если вы еще раз ударите Шурку по голове,
подам на вас
в суд и вы будете сидеть год за истязание ребенка", -
помогало плохо.
Павловна грозилась, что она подаст "заявку" в правление, чтобы меня
выселили
"Ежели кому не нравится, пусть идет туда, где образованные".
Словом, на сей раз ничего не было. В гробовом молчании
разошлись все
обитатели самой знаменитой квартиры в Москве. Неизвестного
гражданина
квартхоз и Катерина Ивановна под руки повели на лестницу.
Неизвестный шел
красный, дрожа и покачиваясь, молча и выкатив убойные, угасающие
глаза. Он
был похож на отравленного беленой.
Обессилевшего петуха Павловна и Шурка поймали под кадушкой
и тоже
унесли.
Катерина Ивановна, вернувшись, рассказала:
- Пошел мой сукин сын (читай: квартхоз - муж Катерины
Ивановны), как
добрый, за покупками. Купил-таки у Сидоровны четверть. Гаврилыча
пригласил -
идем, говорит, попробуем. Все люди, как люди, а они налакались,
прости
господи мое согрешение, еще поп в церкви не звякнул...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Самогонное озеро»