Бодался теленок с дубом

Взялся я его теперь продолжать.
ЧКГБ не ждало, не дремало, тактика требовала и мне с
"Корпусом" поспешить - а как же можно спешить с писанием?
Тут подвернулась мысль: пока выдать 1-ю часть без 2-й. Сама
повесть* не нуждалась в этом, но тактика гнала меня кнутом
по ущелью. Как хотелось бы работать не спеша!

[* И повестью-то я её назвал сперва для одного того,
чтоб не путали с конфискованным романом, чтоб не говорили:
ах, значит ему вернули? Лишь, позже прояснилось, что и по
сути ей приличнее называться повестью.]

Как хотелось бы ежедён перемежать писание с неторопливой
бескорыстной языковой гимнастикой. Как хотелось бы десяток
раз переписывать текст, откладывать его и возвращаться через
годы, и подолгу на пропущенных местах примерять и примерять
кандидатов в слова. Но вся моя жизнь была и остаётся гонка,
уплотнение через меру - и только удалось бы обежать по
контуру того, что совсем неотложно! А может быть и по
контуру не обежать...
Столькие писатели торопились! - обычно из-за договоров с
издательствами, из-за подпирающих сроков. Но, казалось -
чего бы торопиться мне? - шлифуй и шлифуй! Нет. Всегда были
могучие гнавшие причины - то необходимость прятать,
рассредоточить экземпляры, использовать помощь, освободиться
для других задач, - и так ни одной вещи не выпустил я из рук
без торопливости, ни в одной не нашёл последних точных слов.
Кончая 1-ю часть "Корпуса", я видел, конечно, что в
печать её не возьмут. Главная установка моя была - Самиздат,
потом присоветовали друзья давать её на обсуждение - в
московскую секцию прозы, на Мосфильм, и так утвердить и
легализовать бесконтрольное распространение её. Однако для
всего этою нужно было безукорное право распоряжаться
собственной вещью, - а я ведь повинен был сперва нести её в
"Новый мир". После всего, что Твардовский у меня уже отверг,
никак я не мог надеяться, что он её напечатает. Но потеря
месяца тут была неизбежна.
С той ссоры мы так и не виделись. Учтивым письмом (и как
ни в чем не бывало) я предварил А. Т., что скоро предложу
мол повесть и очень прошу не сильно задержать меня с
редакционным решением.
Сердце А. Т., конечно, дрогнуло. Вероятно, он не
переставал надеяться на наше литературное воссоединение.
Нашу размолвку он объяснял моим дурным характером,
поспешностью поступков, коснением в ошибках - но все эти
пороки и даже сверх он готов был великодушно мне простить.
А прощать или не прощать не предстояло никому из нас.
Кому-то из двух надо было продуть голову. Моя уже была
продута первыми тюремными годами. После хрущёвской речи на
XX съезде начал это развитие и А. Т. Но, как у всей партии,
оно вскоре замедлилось, потом запетлилось и даже попятилось.
Твардовский, как и Хрущёв, был в довечном заклятом плену у
принятой идеологии.

Страницы: (394) :  <<  ... 919293949596979899100101102103104105106 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Экдал. Знаю, знаю... гм! Спасибо, старина! Спасибо, дружище! (Бормочет
тихонько.) Болван! (Уходит в контору.)
Петтерсен затворяет за ним дверь.
Йенсен. И этот разве из конторских?
Петтерсен. Нет, так, переписывает кой-что, когда понадобится. А в свое
время он, старый Экдал, тоже хват был.
Йенсен. Оно и видно, что не из простых.
Петтерсен. Н-да. Лейтенант был, представьте себе!
Йенсен. Ах, черт! Лейтенант?
Петтерсен. Уж это так. Да затеял торговать лесом или чем-то таким.
Сказывают, он с нашим-то коммерсантом скверную штуку сыграл. Завод в Горной
долине был прежде их общий, понимаете? Я его хорошо знаю, старика-то. Нет,
нет, да и пропустим с ним по рюмочке горькой или разопьем по бутылочке
баварского в заведенье у мадам Эриксен.
Йенсен. Ну, кажись, ему-то не из чего угощать.
Петтерсен. Господи, да вы же понимаете, не он меня, а я его угощаю!
По-моему, следует уважить благородного человека, с которым стряслась такая
беда.
(*639) Йенсен. Он, что же, обанкротился?
Петтерсен. Нет, похуже того. Он ведь в крепости отсидел.
Йенсен. В крепости?
Петтерсен. Или в тюрьме. (Прислушиваясь.) Тсс! Встают из-за стола.

Двери из столовой распахиваются изнутри двумя лакеями. Первой выходит
фру Сербю, беседуя с двумя господами. За ними понемногу выходят остальные, в
том числе и сам Верле. Последними идут Ялмар Экдал и Грегерс Верле.

Фру Сербю (мимоходом). Петтерсен, кофе подадите в концертную залу.
Петтерсен. Слушаю, фру Сербю.

Фру Сербю с двумя собеседниками проходят во вторую комнату и там
сворачивают направо. За ними следуют Петтерсен и Йенсен.

Рыхлый и бледный господин (плешивому). Уф!.. Вот так обед!.. Задали
работу!
Плешивый. О, просто невероятно, что можно сделать при добром желании в
каких-нибудь три часа.
Рыхлый. Да, но после, но после, милейший камергер!..
Третий господин. Говорят, кофе и мараскин* подадут в концертную залу.
Рыхлый. Браво! Так, может быть, фру Сербю нам что-нибудь сыграет?
Плешивый (вполголоса)...

Ибсен Генрик Юхан (Ibsen Henrik Johan)   
«Дикая утка»