В круге первом (т.1)

Недоучившийся физик венский студент Альфред в очках
смешно выговаривал по-австрийски. Почти не смея вступить в беседу старших,
таращил глаза на рождественские лампочки круглолицый с просвечивающими, как
у поросЈнка, розовыми ушами юнец Густав из Hitler- {23} jugend (взятый в
плен через неделю после конца войны).
И всЈ-таки разговор сорвался с дорожки. Кто-то вспомнил Рождество сорок
четвЈртого года, пять лет назад, тогдашнее наступление в Арденнах, которым
немцы единодушно гордились как античным: побеждЈнные гнали победителей. И
вспомнили, что в тот сочельник Германия слушала Геббельса.
Рубин, одной рукой теребя отструек своей жЈсткой чЈрной бороды,
подтвердил. Он помнит эту речь. Она удалась. Геббельс говорил с таким
душевным трудом, будто волок на себе все тяготы, под которыми падала
Германия. Вероятно, он уже предчувствовал свой конец.
Обер-штурм-банн-фюрер-SS Райнгольд Зиммель, чей длинный корпус едва
умещался между тумбочкой и сдвоенной кроватью, не оценил тонкой учтивости
Рубина. Ему невыносима была даже мысль о том, что этот еврей вообще смеет
судить о ГЈббельсе. Он никогда не унизился бы сесть с ним за один стол, если
бы в силах был отказаться от рождественского вечера с соотечественниками. Но
остальные немцы все непременно хотели, чтобы Рубин был. Для маленького
немецкого землячества, занесенного в позолоченную клетку шарашки в сердце
дикой беспорядочной Московии, единственным близким и понятным здесь
человеком только и был этот майор неприятельской армии, всю войну сеявший
среди них раскол и развал. Только он мог растолковать им обычаи и нравы
здешних людей, посоветовать, как надо поступить, или перевести с русского
свежие международные новости.
Ища, как бы выразиться подосадней для Рубина, Зиммель сказал, что в
Райхе вообще были сотни ораторов-фейерверкеров; интересно, почему у
большевиков установлено согласовывать тексты заранее и читать речи по
бумажкам.
УпрЈк пришЈлся тем обидней, чем справедливей. Не объяснять же было
врагу и убийце, что красноречие у нас было, да какое, но вытравили его
партийные комитеты. К Зиммелю Рубин испытывал отвращение, ничего больше. Он
помнил его только что привезенным на шарашку из многолетнего заключения в
Бутырках -- в хрустящей кожаной куртке, на рукаве которой угадывались
споротые нашивки гражданского эсэсовца -- худшего вида эсэсовца. Даже {24}
тюрьма не могла смягчить выражение устоявшейся жестокости на лице Зиммеля.
Именно из-за Зиммеля Рубину было неприятно прийти сегодня на этот ужин. Но
очень просили остальные, и было жалко их, одиноких и потерянных здесь, и
отказом своим невозможно было омрачить им праздник.
Подавляя желание взорваться, Рубин привЈл в переводе совет Пушкина
кое-кому не судить свыше сапога.

Страницы: (281) :  <<  ... 3456789101112131415161718 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
- Просто вы завидуете, фыркнул Уилли. - Вам самому она приглянулась,
да ничего у вас не выходит.
- Не выходит, потому что у меня нет такой рубашки, как у тебя, вот и
все. Держу пари на полкроны, что ты уедешь с Фиту-Айве без нее.
- А если ее не получит Таитуа, так наверняка заберет Туи Тулифау, -
предостерег кладовщика Гриф. - Смотри, не попадайся ему на глаза в этой
рубашке, иначе придется тебе распрощаться с нею!
- Это верно, подтвердил и капитан Бойг, оторвавшись на миг от
созерцания огней на берегу. - В прошлый наш приезд он забрал у одного из
моих канаков расшитый пояс и складной нож... Мистер Мэш, - обратился
капитан к своему помощнику, - можете отдать якорь. Только не слишком
вытравливайте канат. Похоже, что ветра не будет, и утром нам придется
стать напротив складов копры.
Через минуту загремел якорь. У борта уже стояла спущенная на воду
шлюпка, и в нее садились те, кто съезжал на берег. Здесь были все канаки,
а из белых только Гриф и Уилли Сми.
На узком коралловом молу Уилли, буркнув что-то вроде извинения,
расстался со своим хозяином и быстро исчез в пальмовой аллее. А Гриф пошел
в другую сторону, мимо старой миссионерской церкви. На берегу среди могил
плясали юноши и девушки, весьма легко одетые - в одних "аху" и
"лава-лава", украшенные венками и гирляндами. В волосах у них белели,
словно светясь, крупные цветки гибиска.
Немного подальше, перед длинным травяным шалашом "химине", Гриф
увидел стариков: их было несколько десятков, и, сидя рядом, они пели
старые церковные гимны, которым когда-то выучились у позабытых всеми
миссионеров.
Потом Гриф прошел мимо дворца Туи Тулифау - множество огней и
доносившийся изнутри шум свидетельствовали, что там, как всегда, идет пир
горой. Ибо из всех счастливых островов Океании Фиту-Айве был самый
счастливый. Здесь пировали и веселились по случаю и рождений и смертей, с
одинаковым усердием чествовали мертвецов и еще не рожденных.
Гриф продолжал идти по Дроковой аллее, которая вилась и петляла среди
множества цветов и густых зарослей папоротниковых альгароб...

Джек Лондон (Jack London)   
«Сын солнца - Перья солнца»