В круге первом (т.1)

Обиходчивый Макс поспешил прервать нарастающую схватку: а он, Макс, под
руководством Льва, уже по складам читает по-русски Пушкина. А почему
Райнгольд взял торт без крема? А где был Лев в тот рождественский вечер?
Райнгольд прихватил и крем. Лев припомнил, что был он тогда на
наревском плацдарме, у Рожан, в своЈм блиндаже.
И как эти пять немцев вспоминали сегодня свою растоптанную и
разорванную Германию, окрашивая еЈ лучшими красками души, так и у Рубина
вдруг разживились воспоминания сперва о наревском плацдарме, потом о мокрых
лесах возле Ильменя.
Разноцветные лампочки отражались в согретых человеческих глазах.
О новостях спросили Рубина и сегодня. Но сделать обзор за декабрь ему
было стеснительно. Ведь он не мог себе позволить быть беспартийным
информатором, отказаться от надежды перевоспитать этих людей. И не мог он
уверить их, что в сложный наш век истина социализма пробивается порою
кружным искажЈнным путЈм. А поэтому следовало отбирать для них, как и для
Истории (как бессознательно отбирал он и для себя) -- только те из
происходящих событий, которые подтверждали предсказанную столбовую дорогу, и
пренебрегать теми, которые заворачивали как бы не в болото.
Но именно в декабре кроме советско-китайских переговоров, и то
затянувшихся, ну и кроме семидесятилетия Хозяина, ничего положительного
как-то не произошло. А рассказывать немцам о процессе Трайчо Костова, где
так грубо полиняла вся судебная инсценировка, где корреспондентам с
опозданием предъявили фальшивое раскаяние, будто бы написанное Костовым в
камере смертников, {25} - было и стыдно и не служило воспитательным целям.
Поэтому Рубин сегодня больше остановился на всемирно-исторической
победе китайских коммунистов.
Благожелательный Макс слушал Рубина и поддерживал кивками. Его глаза
смотрели невинно. Он был привязан к Рубину, но со времени блокады Берлина
что-то стал ему не очень верить и (Рубин не знал), рискуя головой, у себя в
лаборатории дециметровых волн стал временами собирать, слушать и опять
разбирать миниатюрный приЈмник, ничуть не похожий на приЈмник. И он уже
слышал из КЈльна и по-немецки от Би-Би-Си не только о Костове, как тот
опроверг на суде вымученные следствием самообвинения, но и о сплочении
атлантических стран и о расцвете Западной Германии. ВсЈ это, конечно, он
передал остальным немцам, и жили они одной надеждой, что Аденауэр вызволит
их отсюда.
А Рубину они -- кивали.
Впрочем, Рубину давно пора была идти -- ведь его не отпускали с
сегодняшней вечерней работы. Рубин похвалил торт (слесарь Хильдемут
польщЈнно поклонился), попросил у общества извинения. Гостя несколько
позадержали, благодарили за компанию, и он благодарил.

Страницы: (281) :  <<  ... 45678910111213141516171819 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
И все же я питаю особое пристрастие к кучерам кабриолетов, быть может
потому, что у меня редко бывают деньги, которые я мог бы позабыть в их
экипаже.
Если я не поглощен мыслями о своей новой драме, не еду на скучнейшую
репетицию или не возвращаюсь со спектакля, едва не усыпившего меня, то
вступаю в беседу с кучером кабриолета и порой за те десять минут, что
длится поездка, забавляюсь в той же мере, в какой проскучал все четыре часа
на вечере, с которого он везет меня домой.
Словом, в голове у меня специальное отделение для этих воспоминаний
стоимостью в двадцать пять су.
Одно из них оставило глубокий след в моей душе. А между тем прошло уже
около года с тех пор, как Кантийон поведал мне историю, которую я собираюсь
пересказать читателям.
Кантийон - кучер кабриолета за номером 221.
Это человек лет сорока - сорока пяти, темноволосый, с резкими чертами
лица. В ту пору, а именно 1 января 1831 года, он носил фетровую шляпу с
остатками галуна, вишневый редингот с остатками нашивок и сапоги с
остатками отворотов. За прошедшие с тех пор одиннадцать месяцев все эти
остатки должны были исчезнуть. Вскоре читатель поймет, откуда проистекает
или, точнее, проистекала (ибо я не видел Кантийона с того достопамятного
дня) эта явная разница между его костюмом и костюмом его собратьев.
Как я уже говорил, наступило 1 января 1831 года. Было шесть часов
утра. Я заранее наметил серию предстоящих визитов, составив улица за улицей
список тех друзей, коих всегда полезно поздравить на 1 января, облобызав их
в обе щеки и пожав им обе руки, короче говоря, тех симпатичных людей,
которых не видишь иной раз по полугоду, которых встречаешь с распростертыми
объятиями и у которых никогда не оставляешь своей визитной карточки.
Мой слуга сбегал за кабриолетом; он выбрал Кантийона, и Кантийон был
обязан этим предпочтением остаткам своих галунов, остаткам своих нашивок и
остаткам своих отворотов: Жозеф чутьем угадал бывшего собрата...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Кучер кабриолета»