В круге первом (т.1)

Сталин же, сколько ни перелистывал учебник "Алгебры" КиселЈва и
"Физику" Соколова для старших классов, -- никак не мог набрести ни на какой
счастливый толчок.
Такую счастливую мысль -- правда, совсем в другой области, в
языкознании, ему подал недавний случай с тби- {168} лисским профессором
Чикобавой. Этого Чикобаву Сталин смутно помнил, как всех сколько-нибудь
выдающихся грузинов: он был посетителем дома Игнатошвили-сына, тбилисского
адвоката, меньшевика, и сам фрондЈр, уже не мыслимый нигде, кроме Грузии.
В последней статье, доживи до того почтенного возраста и до того
скептического состояния ума, когда начинаешь мало считаться с земным,
Чикобава умудрился написать по видимости антимарксистскую ересь, что язык --
никакая не надстройка, а просто себе язык, и что будто бы существует язык не
буржуазный и пролетарский, а просто национальный язык. И открыто осмелился
посягнуть на имя самого Марра.
Так как и тот и другой были грузинами, то отклик последовал в
грузинском же университетском вестнике, серенький непереплетенный номер
которого с грузинской вязью лежал сейчас перед Сталиным. Несколько
лингвистов-марксистов-марристов обрушились на наглеца с обвинениями, после
которых тому оставалось только ожидать ночного стука МГБ. Уже намекнуто
было, что Чикобава -- агент американского империализма.
И ничто не спасло бы Чикобаву, если бы Сталин не снял трубку и не
оставил его жить. Его он оставил жить, а простеньким провинциальным мыслям
Чикобавы решил дать бессмертное изложение и гениальное развитие.
Правда, звучней было бы опровергнуть, например, контрреволюционную
теорию относительности или волновую механику. Но за государственными делами
просто нет на это времени. Языкознание же всЈ-таки рядом с грамматикой, а
грамматика по трудности всегда казалась Сталину рядом с математикой.
Это можно будет ярко, выразительно написать (он уже сидел и писал):
"Какой бы язык советских наций мы ни взяли -- русский, украинский,
белорусский, узбекский, казахский, грузинский, армянский, эстонский,
латвийский, литовский, молдавский, татарский, азербайджанский, башкирский,
туркменский... (вот чЈрт, с годами ему всЈ трудней останавливаться в
перечислениях. Но надо ли? Так лучше в голову входит читателю, ему и
возражать не хочется)... -- каждому ясно, что..." Ну, и там что-нибудь, что
каждому ясно. {169} А что ясно? Ничего не ясно... Экономика -- базис,
общественные явления -- надстройка. И -- ничего третьего, как всегда в
марксизме.
Но с опытом жизни Сталин разобрался, что без третьего не поскачешь.
Например, нейтральные страны могут же быть (их доконаем потом отдельно) и
нейтральные партии (конечно, не у нас). При Ленине скажи такую фразу: "Кто
не с нами -- тот ещЈ не против нас"? -- в минуту бы выгнали из рядов.

Страницы: (281) :  <<  ... 105106107108109110111112113114115116117118119120 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Здесь же,
свешиваясь с утеса, я еще различаю чудовищное пятно родного города, и мне
кажется, что ко мне долетают смешанные городские звуки - фабричные гудки, и
грохот мостовых, и вопли пьяного веселья и голодного ужаса.
(Здесь, может быть, некоторые начинают тосковать о покинутой родине.)
Далее следует какое-то странное место, еще неразборчивое в моей душе:
спорят с вождем о том, что плоть должна остаться. Он убеждает их, что плоть
пребывает вовеки, на всякой вышине и во всяком забвении. Он - смельчак,
ослепленный и сильный ("ГЕРОИ", - а эта пьеса - _крушение героя_). Очертя
голову, он зовет всех еще выше. Ему ставят на вид эти опрозрачневшие руки и
лица (рука - второе лицо). Он непреклонен. Ему говорят, что воск лиц -
признак дряхлеющего стремления. Напрасно: он уходит и силою своей пустой
воли уводит за собою всех по извилистому и _бесконечному_ (без отдыха)
отныне пути, - всех, кроме одного юноши, слабого, у которого в глазах есть
еще что-то, кроме усталости. Этот юноша остается ОДИН В ЛЕДЯНЫХ ГОРАХ (его
положение, может быть, - в монологе): его страшные соблазны: те, кого он
считал лучшими, ушли выше его, и он не имел смелости следовать за ними:
отныне они презрели его (его сомнения, не надо ли за ними?). Те простые
люди, с которыми он отдыхал, остались глубоко внизу, в мутном пятне города,
сквозящего перед его очами из провалов и ущелий. Нисхождение к ним было бы
для него бесконечной тоской и проклятием. Он готов погибнуть. НО ПОЕТ в нем
какая-то МЕРА ПУТИ, им пройденного (та мера, которою исполняется человек в
присутствии божества). И, взбегая на утесы, он кличет громко и настойчиво. И
вот на последний его угасающий крик О_Т_В_Е_Т_С_Т_В_У_Е_Т ему Ее низкий
голос.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . *
{* Строка точек в рукописи. - Ред.}
Каков должен быть язык этой пьесы? Стихи или проза? Одностильность в
языке наблюдать! _Поконкретнее_! Покороче монологи, поярче!
Кто Она? Бог или демон? Завтра я присмотрюсь еще...

Блок Александр Александрович   
«К Дионису Гиперборейскому»