В круге первом (т.1)

Вся прошедшая ночь была густо-туманная. Снег, порывавшийся идти с
вечера, вначале всЈ таял, потом пресекся. Сейчас, под утро, туман жался к
земле, а натаявшую воду подбирало хрупким ледком.
Холодало.
Было уже скоро пять часов. В небе стояла чЈрная фонарная ночь.
Мимо проходил студент-первокурсник (он всю ночь простоял в парадном со
своей возлюбленной) и с завистью поглядел, как Яконов садился в автомобиль.
Он вздохнул -- доживЈт ли когда-нибудь, чтоб иметь машину. Не то, чтобы
девушку покатать в легковой -- он и в грузови- {174} ке-то ездил только в
кузове, в колхоз на уборочную.
Но он не знал, кому завидовал...
ШофЈр спросил:
-- Домой?
Яконов бессмысленно держал на ладони карманные часы, не понимая, что
они показывали.
-- Домой? -- спросил шофЈр.
Яконов дико посмотрел на него.
-- А? Нет.
-- В Марфино? -- удивился шофЈр. Хотя он ждал в бурках и в полушубке --
он продрог, хотел спать.
-- Нет, -- ответил инженер-полковник, держась рукой чуть повыше сердца.
ШофЈр смотрел на лицо шефа в мутноватом пятне от уличного фонаря сквозь
ветровое стекло.
Это не был его шеф. Покойные мягкие, порой надменно-сжатые губы Яконова
беспомощно тряслись.
И он всЈ ещЈ держал на ладони часы, не понимая.
И хотя шофЈр с полуночи ждал, злился на полковника, матерясь в бараний
мех воротника, припоминая ему все его дурные поступки за два года, --
сейчас, не переспрашивая больше, он поехал наугад. И злость его прошла.
Было так поздно, что уже становилось рано. Редкий автомобиль встречался
на пустынных улицах. Уже не было ни милиции, ни тех, кто раздевает, ни тех,
кого раздевают. Скоро должны были пойти троллейбусы.
Несколько раз шофЈр оглядывался на полковника: всЈ же надо было что-то
решать. Он уже сгонял до Мясницких ворот, доехал бульварами до Трубной,
свернул на Неглинную. Но не ездить же было так до утра!
Яконов неподвижным бессмысленным взглядом упЈрся вперЈд, в ничто.
Он жил на Большой Серпуховке. Рассчитывая, что вид кварталов, близких к
дому, приведЈт инженер-полковника к желанию вернуться домой, шофЈр направил
в Замоскворечье. Из Охотного ряда он развернулся на строгую пустынную
Красную площадь.
Зубцы стен и верхушки елей у стен тронуло инеем. Брусчатка была
особенно скользка. Туман жался под колЈса автомобиля, к мостовой. {175}
В двухстах метрах от них за зубцами, которые поэтами назывались не
иначе как священными, за проходными, караулками, вахтами, часовыми,
патрулями и засадами, обитал, по тем же поэтам, Неусыпный, и должен был
сейчас кончать свою одинокую ночь.
А они проехали, даже не вспомнив о нЈм.
И уж когда спустились мимо Василия Блаженного и повернули налево по
набережной, шофЈр затормозил и спросил опять:
-- А может домой, товарищ полковник?
Надо было именно домой.

Страницы: (281) :  <<  ... 109110111112113114115116117118119120121122123124 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Я могу
остаться в пятницу. Или в субботу.
- Нет, сегодня, - раздражительно выговорила Лиза, - я этого хочу.
- Я тоже, - просто ответил Головкер.
И затем:
- Останусь, если вы добавите мне рубль на такси. С возвратом,
разумеется...
Так они стали мужем и женой. Муж был инспектором-гигиенистом в
управлении столовых. Жена, отдав ребенка в детский сад, поступила на
фабрику. Работала там в местной амбулатории.
А потом начались скандалы. Причем без всяких оснований. Просто Головкер
был доволен жизнью, а Лиза нет.
Головкер приобрел в рассрочку цветной телевизор и шкаф. Купил в
зоомагазине аквариум. Стал задумываться о кооперативе. Лиза в ответ на это
говорила:
- Зачем? Что это меняет?
И дальше:
- Неужели это все? Ведь годы-то идут...
Лиза, что называется, задумывалась о жизни. Прерывая стирку или
откладывая шитье, говорила:
- Ради чего все это? Ну, хорошо, съем я еще две тысячи пирожных. Изношу
двенадцать пар сапог. Съезжу в Прибалтику раз десять...
Головкер не задумывался о таких серьезных вещах. Он спрашивал: "Чем
тебя не устраивает Прибалтика?" Он вообще не думал. Он просто жил и все.
Лишь однажды Головкер погрузился в раздумье. Это продолжалось больше
сорока минут. Затем он сказал:
- Лиза, послушай. Когда я был студентом первого курса, Дима Фогель
написал эпиграмму: "У Головкера Боба попа втрое шире лба!" Ты слышишь? Я
тогда обиделся, а сейчас подумал - все нормально. Попа и должна быть шире
лба. Причем как раз втрое, я специально измерял...
- И ты, - спросила Лиза, - пять лет об этом думал?
- Нет, это только сегодня пришло мне в голову...
Через год Лиза его презирала. Через три года - возненавидела.
Головкер это чувствовал. Старался не раздражать ее. Вечерами смотрел
телевизор. Или помогал соседу чинить "Жигули".
Спали они вместе редко. Каждый раз это была ее неожиданная причуда.
Заканчивалось все слезами.
А потом началась эмиграция. Сначало это касалось только посторонних...

Довлатов Сергей Донатович   
«Встретились, поговорили»