В круге первом (т.1)

Двое таких, кроме Яконова, было и в Марфинском институте.
Яконов щепетильно избегал их, старался никогда не вести с ними
внеслужебных разговоров и не оставался один на один в кабинете, дабы со
стороны не примыслили чего дурного.
Один из них был -- Княженецкий, семидесятилетний профессор химии,
любимый студент Менделеева. Он отбыл свои положенные десять лет, после чего
во внимание к длинному списку научных заслуг послан был в Марфино вольным и
проработал здесь три года, пока свистящий бич Постановления об Укреплении
Тыла не поразил и его. Как-то среди дня он был вызван по телефону в
министерство, откуда уже не вернулся. Яконову запомнилось, как Княженецкий
спускался по красно-ковровой лестнице института с трясущейся серебряной
головой, ещЈ не ведая, зачем его вызвали на полчаса, а за спиной его, на
верхней площадке той же лестницы оперуполномоченный Шикин уже подрезал
перочинным ножиком фотографию профессора с институтской доски почЈта.
Второй -- Алтынов, не был знаменит в науке, а просто деловой человек.
Он после первого срока был замкнут, подозрителен, прозорлив недоверчивостью
арестантского племени. И как только Постановление об Укреплении стало
совершать свои первые провороты по кольцам столицы, Алтынов словчил и лЈг в
сердечную клинику. И словчил так натурально, так надолго, что сейчас уже
доктора не надеялись его спасти, и друзья перестали шептаться, поняв, что
просто не выдержало иссилившееся сердце изворачиваться тридцать лет кряду.
Так и Яконов, уже год назад обречЈнный как бывший зэк, теперь повторно
обрекался как вредитель.
Бездна звала своих детей назад.

... Яконов взбирался тропинкой через пустырь, не замечая -- куда, не
замечая подъЈма. Наконец одышка остановила его. И ноги устали, вывихиваясь
от неровностей. {179}
И тогда с высокого места, куда он забрЈл, он уже разумными глазами
огляделся, пытаясь понять, где он.
За тот час, что он вылез из автомобиля, неузнаваемо преобразилась
отходившая, всЈ холодавшая ночь. Туман весь упал и исчез. Земля под ногами в
обломках кирпича, в щебне, в битом стекле, и какой-то покосившийся тесовый
сарайчик или будка по соседству, и оставшийся внизу забор вокруг большой
площади под неначатое строительство -- всЈ угадывалось белесоватым, где от
нестаявшего снега, где от осевшего инея.
А в горке этой, подвергшейся странному запустению неподалеку от центра
столицы, шли вверх белые ступени, числом около семи, потом прекращались и
начинались, кажется, вновь.
Какое-то глухое воспоминание колыхнулось в Яконове при виде этих белых
ступеней в горе. Недоумевая, он поднялся по ним и потом по уплотнившейся
шлаковой пересыпи выше их, и опять по ступеням. То здание вверху, куда вели
ступени, плохо различалось в темноте, здание странной формы, одновременно
как бы разрушенное и уцелевшее.

Страницы: (281) :  <<  ... 112113114115116117118119120121122123124125126127 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Он может изгнать друзей
истины, но истина превозможет; он может унизить художника, но искусства
подделать он не в состоянии. Правда, явление весома обычное, что наука и
искусство преклоняются пред духом времени и что критический вкус
предписывает творческому законы. Где характер становится непреклонным и
твердым, там наука строго оберегает свои границы и искусство движется в
тяжких оковах правил; где, напротив, характер становится слабым и дряблым,
там наука стремится к тому, чтобы понравиться, и искусство - к тому, чтобы
доставить удовольствие. В течение целых столетий философы и художники
работают над тем, чтобы внедрить в низы человечества истину и красоту;
первые гибнут, но истина и красота обнаруживаются победоносно со
свойственной им несокрушимою жизненной силой. Художник, конечно, дитя века,
но горе ему, если он в то же время и воспитанник или даже баловень его.
Пусть благодетельное божество своевременно отторгнет младенца от груди
матери, дабы вскормить его молоком лучших времен, и даст дозреть до
совершеннолетия под дальним греческим небом. И после того как он станет
мужем, пусть он, в образе пришельца, вернется в свое столетие, но не для
того, чтобы прельщать его, своим появлением, но ради того, чтобы беспощадно,
подобно сыну Агамемнона, очистить его. Содержание он, конечно, заимствует из
современности, но форму - из более благородного времени; он возьмет ее и вне
всякого времени из безусловного, единства своего существа. Здесь из чистого
эфира его демонической природы, льется источник красоты, не зараженный
испорченностью поколений и времен, которые кружатся глубоко под ним в мутном
водовороте.
т.6 стр.276


Не о тех говорю я, которые только потому поносят граций, что никогда не
были ими обласканы. Каким образом могли бы оценить тихую работу вкуса по
отношению к внутреннему и внешнему человеку и не обратить внимания на
существенные выгоды культа прекрасного те, которые не имеют иного мерила
ценности, кроме потраченного труда и ощутительной пользы?..

Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (Johann Christoph Friedrich Schiller)   
«Цитаты»