В круге первом (т.1)

-- Ну, я покатил.
И в своЈм малахае со смешно спадающими набок ушами, как у дворняжки,
Спиридон пошЈл в сторону вахты, куда зэков кроме него не пускали.
-- А топор? Спиридон! Топор где? -- опомнился вслед Сологдин.
-- Дежурняк принесЈт, -- отозвался Спиридон и скрылся.
-- Ну, -- сказал Нержин, с силой растирая вафельной тряпицей грудь и
спину, -- не угодил я Антону. ОтнЈсся я к СемЈрке, как к "трупу пьяницы под
марфинским забором". И ещЈ вчера вечером он предложил мне переходить в
криптографическую группу, а я отказался.
Сологдин повЈл головою, усмехнулся, скорее неодобрительно. При усмешке
между его светло-русыми с приседью аккуратно подстриженными усами и такой же
бородкою сверкали перлы ядрЈных, не затронутых порчей, но внешней силою
прореженных зубов:
-- Ты ведЈшь себя не как исчислитель, а как пиит. Нержин не удивился: и
"математик", и "поэт" были заменены по известному чудачеству Сологдина
говорить на так называемом Языке Предельной Ясности, не употребляя птичьих,
то есть иностранных слов.
ВсЈ так же полуголый, неспеша дотираясь полотенечком, Нержин сказал
невесело:
-- Да, на меня это не похоже. Но вдруг так всЈ опротивело, что ничего
не хочется. В Сибирь, так в Сибирь... Я с сожалением замечаю, что ЛЈвка
прав, скептик из меня не получился. Очевидно, скептицизм -- это не только
система взглядов, но прежде всего -- характер. А мне хочется вмешиваться в
события. Может быть даже кому-нибудь... в морду дать. {195}
Сологдин удобнее прислонился к козлам.
-- Это глубоко радует меня, друг мой. ТвоЈ усугубленное неверие, --
(то, что называлось "скептицизмом" на Языке Кажущейся Ясности), -- было
неизбежным на пути от... сатанинского дурмана, -- (он хотел сказать "от
марксизма", но не знал, чем по-русски заменить), -- к свету истины. Ты уже
не мальчик, -- (Сологдин был на шесть лет старше), -- и должен душевно
определиться, понять соотношение добра и зла в человеческой жизни. И должен
-- выбирать.
Сологдин смотрел на Нержина со значительностью, но тот не выразил
намерения тут же вникнуть и выбрать между добром и злом. Надев малую ему
сорочку и продевая руки в комбинезон, Глеб отговорился:
-- А почему в таком важном заявлении ты не напоминаешь, что разум твой
-- слаб, и ты -- "источник ошибок"? -- И, как впервые, вскинулся и посмотрел
на друга: -- Слушай, а в тебе всЈ-таки... "Свет истины" -- и "проституция
есть нравственное благо"? И -- в поединке с Пушкиным был прав Дантес?
Сологдин обнажил в довольной улыбке неполный ряд округло-продолговатых
зубов:
-- Но кажется, я эти положения успешно защитил?
-- Ну да, но чтоб в одной черепной коробке, в одной груди...
-- Такова жизнь, приучайся. Откроюсь тебе, что я -- как составное
деревянное яйцо.

Страницы: (281) :  <<  ... 123124125126127128129130131132133134135136137138 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Фирсов умылся в ручье и прополоскал рот, а потом пошел скорее дальше;
дом его отца уже был близко, и к вечеру можно успеть дойти до него.
Как только смерклось, Фирсов увидел свою родину в смутной, начавшейся
ночи. То было покатое, медленное нагорье, подымавшееся от берегов Потудани к
ржаным, возвышенным полям. На этом нагорье расположился небольшой город,
почти невидимый сейчас благодаря темноте. Ни одного огня не горело там.
Отец Никиты Фирсова спал сейчас: он лег, как только вернулся с работы,
когда еще солнце не зашло. Он жил в одиночестве, жена его давно умерла, два
сына исчезли на империалистической войне, а последний сын, Никита, был на
гражданской: он, может быть, еще вернется, думал про последнего сына отец,
гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там
меньше, чем на империалистической. Спал отец помногу -- с вечерней зари до
утренней, -- иначе, если не спать, он начинал думать разные мысли,
воображать забытое, и сердце его мучилось в тоске по утраченным сыновьям, в
печали по своей скучно прошедшей жизни. С утра он сразу уходил в мастерскую
крестьянской мебели, где он уже много лет работал столяром, -- и там, среди
работы, ему было более терпимо, он забывался. Но к вечеру ему делалось хуже
в душе, и, вернувшись на квартиру, в одну комнату, он поскорее, почти в
испуге, засыпал до завтрашнего утра; ему и керосин был не нужен. А на
рассвете мухи начинали кусать его в лысину, старик просыпался и долго,
помаленьку, бережно одевался, обувался, умывался, вздыхал, топтался, убирал
комнату, бормотал сам с собою, выходил наружу, смотрел там погоду и
возвращался -- лишь бы потратить ненужное время, что оставалось до начала
работы в мастерской крестьянской мебели.
В нынешнюю ночь отец Никиты Фирсова спал, как обычно, по необходимости
и от усталости. Сверчок, уже которое лето, жил себе в завалинке дома и
напевал оттуда в вечернее время -- не то это был тот же самый сверчок, что и
в позапрошлое лето, не то внук его. Никита подошел к завалинке и постучал в
окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел
-- незнакомый, поздний человек...

Андрей Платонов   
«Река Потудань»