В круге первом (т.1)

Он внЈс
этот факт в папку.
Потом подошла пора сменять посты и разобраться в споре двух
надзирателей, кому из них больше пришлось отдежурить в прошлый раз и кто
кому должен.
Дальше было время отбоя, спора с Прянчиковым относительно кипятка,
обхода всех камер, гашения белого света и зажигания синего. Тут опять его
вызвал майор Мышин, который всЈ не шЈл домой (дома у него жена была больна,
и не хотелось ему весь вечер слушать еЈ жалобы). Майор Мышин сидел в кресле,
а Наделашина держал на ногах и расспрашивал, с кем, по его наблюдению, Рубин
обычно гуляет и не было ли за последнюю неделю случаев, чтоб он вызывающе
говорил о тюремной администрации или от имени массы высказывал какие-нибудь
требования.
Наделашин занимал особое место среди своих коллег, офицеров МГБ,
начальников надзирательских смен. Его много и часто ругали. Его природная
доброта долго мешала ему служить в Органах. Если б он не приспособился,
давно был бы он отсюда изгнан или даже осуждЈн. Уступая своей естественной
склонности, Наделашин никогда не был с заключЈнными груб, с искренним
добродушием улыбался им и во всякой мелочи, в какой только мог послабить --
послаблял. За это заключЈнные его любили, никогда на него не жаловались,
наперекор ему не делали и даже не стеснялись при нЈм в разговорах. А он был
доглядчив и дослышлив, и хорошо грамотен, для памяти записывал всЈ в особую
записную книжечку -- и материалы из этой книжечки докладывал начальству,
покрывая тем свои другие упущения по службе.
Так и теперь, он достал свою книжечку и сообщил майору, что
семнадцатого декабря шли заключЈнные гурь- {208} бой по нижнему коридору с
обеденной прогулки -- и Наделашин след в след за ними. И заключЈнные
бурчали, что вот завтра воскресенье, а прогулки от начальства не добьЈшься,
а Рубин им сказал: "Да когда вы поймЈте. ребята, что этих гадов вы не
разжалобите?"
-- Так и сказал: "этих гадов"? -- просиял фиолетовый Мышин.
-- Так и сказал, -- подтвердил луновидный Наделашин с незлобивой
улыбкой.
Мышин опять открыл ту папку и записал, и ещЈ велел оформить отдельным
донесением.
Майор Мышин ненавидел Рубина и накоплял на него порочащие материалы.
Поступив на работу в Марфино и узнав, что Рубин, бывший коммунист, всюду
похваляется, что остался им в душе, несмотря на посадку,- Мышин вызвал его
на беседу о жизни вообще и о совместной работе в частности. Но
взаимопонимания не получилось. Мышин поставил перед Рубиным вопрос именно
так, как рекомендовалось на инструктивных совещаниях:
-- если вы советский человек -- то вы нам поможете;
-- если вы нам не поможете -- то вы не советский человек;
-- если же вы не советский человек, то вы -- антисоветчик и достойны
нового срока;
Но Рубин спросил: "А чем надо будет писать доносы -- чернилами или
карандашом?" -- "Да лучше чернилом", -- посоветовал Мышин.

Страницы: (281) :  <<  ... 132133134135136137138139140141142143144145146147 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И всегда среди множества монахов и учеников, ревностных в благочестии
и равнодушных, постников и чревоугодников, всегда среди многих, что
приходили сюда, жили и умирали, был тот или иной единственный и особенный,
один, которого любили все, или все боялись, один, казавшийся избранным,
один, о котором еще долго говорили, когда современники его бывали забыты.
Вот и теперь в монастыре Мариабронн было двое единственных и особенных,
старый и молодой. Среди многих братьев, наполнявших дортуары, церкви и
классные комнаты, было двое, о которых знал каждый, на которых обращал
внимание любой. То был настоятель Даниил, старший, и воспитанник Нарцисс,
младший, который совсем недавно стал послушником, но благода ря своим особым
дарованиям, против обыкновения, уже использовался в качестве учителя,
особенно в греческом. Оба они, настоятель и послушник, снискали уважение в
монастыре, за ними наблюдали, они вызывали любопытство, ими восхищались, и
им завидовали, а тайно и порочили. Настоятеля любило большинство, у него не
было врагов, он был полон доброты, полон простоты, полон смирения. Лишь
ученые монастыря прибавляли к своей любви нечто от снисходительности; потому
что настоятель Даниил, хотя, быть может, и святой, однако ученым не был. Ему
была свойственна та простота, которая и есть мудрость: но его латынь была
скромной, а по-гречески он вообще не знал.
Те немногие, что при случае слегка посмеивались над простотой
настоятеля, были тем более очарованы Нарциссом, чудо-мальчиком, прекрасным
юношей с изысканным греческим, рыцарски безупречной манерой держаться,
спокойным проникновенным взглядом мыслителя и тонкими, красиво и строго
очерченными губами. За то, что он великолепно владел греческим, его любили
ученые. За то, что был столь благороден и изящен, любили почти все, многие
были в него влюблены...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Нарцисс и Гольдмунд»