В круге первом (т.1)

Над ней тяготел несчастный жребий всех жЈн
политических заключЈнных, то есть жЈн врагов народа: к кому б они ни
обращались, куда б ни приходили, где известно было их безудачливое
замужество -- они как бы влачили за собой несмываемый позор мужей, в глазах
всех они как бы делили тяжесть вины того чЈрного злодея, кому однажды
неосторожно вверили свою судьбу. И женщины начинали ощущать себя
действительно виновными, какими сами враги народа- их обтерпевшиеся мужья,
напротив, себя не чувствовали.
Приблизясь, чтобы пересилить громыхание поезда, женщина спросила:
-- Товарищ подполковник! Я очень прошу вас меня простить! Ведь вы...
начальник моего мужа? Я не ошибаюсь?
Перед Климентьевым за много лет его службы тюремным офицером вставало и
стояло множество всяких женщин, и он не видел ничего необыкновенного в их
зависимом робком виде. Но здесь, в метро, хотя спросила она в очень
осторожной форме, -- на глазах у всех эта просительная фигура женщины перед
ним выглядела неприлично.
-- Вы... зачем же встали? Сидите, сидите, -- смущЈнно говорил он,
пытаясь за рукав посадить еЈ.
-- Нет, нет, это не имеет значения! -- отклоняла женщина, сама же
настойчивым, почти фанатическим взглядом смотрела на подполковника. --
Скажите, почему уже целый год нет сви... не могу его увидеть? Когда же можно
будет, скажите?
Их встреча была таким же совпадением, как если бы песчинкой за сорок
шагов попасть в песчинку. Неделю назад из Тюремного Управления МГБ пришло
между другими разрешение зэ-ка Нержину на свидание с женой в воскресенье
двадцать пятого декабря тысяча девятьсот сорок девятого года в Лефортовской
тюрьме. Но при этом было {219} примечание, что по адресу "до востребования",
как просил заключЈнный, посылать жене извещение о свидании запрещается.
Нержин тогда был вызван и спрошен об истинном адресе жены. Он
пробормотал, что не знает. Климентьев, сам приученный тюремными уставами
никогда не открывать заключЈнным правды, не предполагал искренности и в них.
Нержин, конечно, знал, но не хотел сказать, и ясно было, почему не хотел --
по тому самому, почему Тюремное Управление не разрешало адресов "до
востребования": извещение о свидании посылалось открыткой. Там писалось:
"Вам разрешено свидание с вашим мужем в такой-то тюрьме". Мало того, что
адрес жены регистрировался в МГБ -- министерство добивалось, чтобы меньше
было охотниц получать эти открытки, чтоб о жЈнах врагов народа было известно
всем их соседям, чтобы такие жЈны были выявлены, изолированы и вокруг них
было бы создано здоровое общественное мнение. ЖЈны именно этого и боялись. А
у жены Нержина и фамилия была другая. Она явно скрывалась от МГБ. И
Климентьев сказал тогда Нержину, что, значит, свидания не будет.

Страницы: (281) :  <<  ... 140141142143144145146147148149150151152153154155 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Покупал их отец давно, когда
женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли,
время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы
остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если
бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер
родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью,
совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский
изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с
блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на
руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового
озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном
поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая
лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими
таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой,
золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных
комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время
оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей,
молвила:
- Дружно... живите.


Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать
восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу -
тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз
перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и
метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в
родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну,
думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в
шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все
страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо
погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Белая Гвардия.»