В круге первом (т.1)

И не послал
извещения.
А сейчас эта женщина при молчаливом внимании окружающих так унизительно
встала и стояла перед ним.
-- Нельзя писать до востребования, -- сказал он с той лишь громкостью,
чтобы за грохотом услышала она одна.
-- Надо дать адрес.
-- Но я уезжаю! -- живо изменилось лицо женщины.
-- Я очень скоро уезжаю, и у меня уже нет постоянного адреса, --
очевидно лгала она.
Мысль Климентьева была -- выйти на первой же остановке, а если она
последует за ним, то в вестибюле, где малолюдней, объяснить, что недопустимы
такие разговоры на внеслужебной почве.
Жена врага народа как будто даже забыла о своей неискупимой вине! Она
смотрела в глаза подполковнику сухим, горячим, просящим, невменяемым
взглядом. Климентьев поразился этому взгляду -- какая сила приковала еЈ с
таким упорством и с такой безнадЈжностью к человеку, которого она годами не
видит и который только губит всю еЈ жизнь? {220}
-- Мне это очень, очень нужно! -- уверяла она с расширенными глазами,
ловя колебание в лице Климентьева.
Климентьев вспомнил о бумаге, лежавшей в сейфе спецтюрьмы. В этой
бумаге, в развитие "Постановления об укреплении тыла", наносился новый удар
по родственникам, уклоняющимся от дачи адресов. Бумагу эту майор Мышин
предполагал объявить заключЈнным в понедельник. Эта женщина, если не завтра
и если не даст адреса, не увидит своего мужа впредь и может быть никогда.
Если же сейчас сказать ей, то формально извещения не посылалось, в книге оно
не регистрировалось, а она как бы сама пришла в Лефортово наугад.
Поезд сбавлял ход.
Все эти мысли быстро пронеслись в голове подполковника Климентьева. Он
знал главного врага заключЈнных -- это были сами заключЈнные. И знал
главного врага всякой женщины -- это была сама эта женщина. Люди не умеют
молчать даже для собственного спасения. Уже бывало в его карьере, что
проявлял он глупую мягкость, разрешал что-нибудь недозволенное, и никто бы
никогда не узнал -- но те самые, кто пользовались поблажкой, сами же
умудрялись и разболтать о ней.
Нельзя было проявлять уступчивости и теперь!
Однако, при смягчЈнном грохоте поезда, уже в виду замелькавшего
цветного мрамора станции, Климентьев сказал женщине:
-- Свидание вам разрешено. Завтра к десяти часам утра приезжайте... --
он не сказал "в Лефортовскую тюрьму", ибо пассажиры уже подходили к дверям и
были рядом, -- Лефортовский вал -- знаете?
-- Знаю, знаю, -- радостно закивала женщина.
И откуда-то в еЈ глазах, только что сухих, уже было полно слез.
Оберегаясь этих слез, благодарностей и иной всякой болтовни, Климентьев
вышел на перрон, чтобы пересесть в следующий поезд.
Он сам удивлялся и досадовал, что так сказал.
Подполковник оставил Нержина дожидаться в коридоре штаба тюрьмы, ибо
вообще Нержин был арестант {221} дерзкий и всегда доискивался законов.

Страницы: (281) :  <<  ... 141142143144145146147148149150151152153154155156 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Хозяином всего этого был вдовец -- Максим Корнеевич
Маховский, отставной гусар, толстый, здоровый мужчина с сивыми усами,
внушительным носом и удалым коком на голове. Поселившись в деревне, он в
первый же день отправил свою дочку Тоню к тетке в ученье, запил, надел халат
и стал ежеминутно требовать трубку. Хозяйство его заключалось только в том,
что он, например, менял проезжим цыганам заводского жеребца на тройку кляч
или приказывал "отсадить" голову петуху, который вздумал заорать под окном
его кабинета... Естественно, что небольшое именьице вскоре разрушилось чуть
не до основания и все крепостные были давным-давно на воле. Неизвестно,
какая судьба постигла бы и двести десятин, принадлежащих усадьбе, если бы
про них не узнал Николай Матвеевич Шахов, сын небогатого ливенского
помещика, служивший в дворянской опеке регистратором. ? ОППКА ? Николай
Матвеевич был большой любитель стихов Веневитинова и истории войны 1812
года, но юноша -- дельный...

Бунин Иван Алексеевич   
«Мелкопоместные (Из жизни елецких помещиков)»