В круге первом (т.1)

Хоробров очнулся от невидимого спора, резко оглянулся на Абрамсона,
будто укушенный:
-- Это -- старая заповедь, гиблого вашего поколения. Были вы смирны,
всех вас и переморили.
УпрЈк был как раз несправедлив. Именно те, кто садились с Абрамсоном,
устраивали на Воркуте забастовку и голодовку. Но конец был и у них тот же,
всЈ равно. А заповедь -- сама распространилась. Реальное положение вещей.
-- Будешь скандалить -- ушлют, -- только пожал плечами Абрамсон. -- В
каторжный лагерь какой-нибудь.
-- А я, Григорий Борисыч, этого и добиваюсь! В каторжный так в
каторжный, драть его вперегрЈб, по крайней мере в весЈлую компанию попаду.
Может, хоть там свобода слова, стукачей нет.
Рубин, у которого чай ещЈ был не допит, стоял со взъерошенной бородой
около койки Потапова-Нержина и дружелюбиво произносил на еЈ второй этаж:
-- Поздравляю тебя, мой юный Монтень, мой несмышлЈныш пирронид...
-- Я очень тронут, ЛЈвчик, но зачем...
Нержин стоял на коленях у себя наверху и держал в руках бювар. Бювар
был арестантской частной работы, то есть самой старательной работы в мире --
ведь арестанты никуда не спешат. В бордовом коленкоре изящно были размещены
кармашки, застЈжки, кнопочки и пачки отличной трофейной немецкой бумаги. ВсЈ
это было сделано, конечно, в казЈнное время и из казЈнного материала.
-- ... К тому же на шарашке практически ничего не дают писать, кроме
доносов...
-- И желаю тебе... -- большие толстые губы Рубина вытянулись смешной
трубочкой, -- чтобы скептико-эклектические мозги твои осиял свет истины.
{232}
-- Ax, какой ещЈ истины, старик! Разве кто-нибудь знает, что есть
истина?.. -- Глеб вздохнул. Лицо его, помолодевшее в предсвиданных хлопотах,
опять осунулось в пепельные морщины. И волосы разваливались на две стороны.
На соседней верхней койке, над Прянчиковым, плешивый полный инженер
степенных лет использовал последние секунды свободного времени для чтения
газеты, взятой у Потапова. Широко развернув еЈ и читая немного издали, он то
хмурился, то чуть шевелил губами. Когда же в коридоре раскатисто зазвенел
электрический звонок, он с досадой сложил газету как попало, заломавши углы:
-- Да что это всЈ, лети его мать, заладили про мировое господство, да
про мировое господство?..
И оглянулся, куда бы поприличнее зашвырнуть газету.
Громадный ДвоетЈсов, на другой стороне комнаты, уже натянув свой
неряшливый комбинезон и выставив громадную же задницу, пока топтал и стелил
под собою верхнюю постель, откликнулся басом:
-- Кто заладил, Земеля?
-- Да все они там.
-- А ты к мировому господству не стремишься?
-- Я-то? -- удивился Земеля, как бы принимая вопрос всерьЈз. --
Не-е-ет, -- широко улыбнулся он. -- На хрена мне оно? Не стремлюсь.

Страницы: (281) :  <<  ... 149150151152153154155156157158159160161162163164 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Проводит по золоту гребнем
И песню поет она.
И власти и силы волшебной
Зовущая песня полна.

Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным,
Но видит ее одну.

А скалы кругом все отвесней,
А волны - круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.

x x x

Рокочут трубы оркестра,
И барабаны бьют.
Это мою невесту
Замуж выдают.

Гремят литавры лихо,
И гулко гудит контрабас.
А в паузах ангелы тихо
Вздыхают и плачут о нас.

ГОНЕЦ

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

x x x

Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.

А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже - и врозь.

x x x

Они мои дни омрачали
Обидой и бедой,
Одни - своей любовью,
Другие - своей враждой.

Мне в хлеб и вино подсыпали
Отраву за каждой едой -
Одни своей любовью,
Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала
Меня до последнего дня,
Враждою ко мне не пылала,
Любить - не любила меня.

x x x

Кто влюбился без надежды,
Расточителен, как бог.
Кто влюбиться может снова
Без надежды - тот дурак.

Это я влюбился снова
Без надежды, без ответа.
Насмешил я солнце, звезды,
Сам смеюсь - и умираю.

x x x

Как ты поступила со мною,
Пусть будет неведомо свету.
Об этом у берега моря
Я рыбам сказал по секрету.

Пятнать твое доброе имя
На твердой земле я не стану,
Но слух о твоем вероломстве
Пойдет по всему океану!

x x x

Весь отражен простором
Зеркальных рейнских вод,
С большим своим собором
Старинный Кельн встает.

Сиял мне в старом храме
Мадонны лик святой...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Стихи (пер. Маршак и А. Толстой)»