В круге первом (т.1)

Григорий Борисович Абрамсон, законно оттянувший {234} уже одну десятку
(не считая шести лет ссылки перед тем) и посаженный на вторую десятку, -- не
то чтобы совсем не выходил по воскресеньям, но старался не выходить.
Когда-то, в комсомольское время, его за уши было не оторвать от
воскресников. Но эти воскресники понимались тогда как порыв, чтобы наладить
хозяйство: год-два, и всЈ пойдЈт великолепно, и начнЈтся всеобщее цветение
садов. Однако шли десятилетия, пылкие воскресники стали нудьгой и барщиной,
а посаженные деревья всЈ не зацветали и даже большей частью были переломаны
гусеницами тракторов. В долголетних тюрьмах, наблюдением и размышлением,
Абрамсон пришЈл к обратному выводу: что человек по природе враждебен труду и
ни за что бы не работал, если б не заставляла его палка или нужда. И хотя из
соображений общих, соотнося с неутерянной и единственно-возможной
коммунистической целью человечества, все эти усилия и даже воскресники были
несомненно нужны, -- сам Абрамсон потерял силы участвовать в них. Теперь он
был из немногих тут, кто уже отсидел и пересидел эти страшные полные десять
лет и знал, что это не миф, не бред трибунала, не анекдот до первой всеобщей
амнистии, в которую всегда верят новички, -- а это полные десять, и
двенадцать, и пятнадцать изнурительных лет человеческой жизни. Он давно
научился экономить на каждом движении мышцы, на каждой минуте покоя. И он
знал, что самое лучшее, как надо проводить воскресенье -- это неподвижно
лежать в постели раздетому до белья.
Сейчас он высвободил томик, которым Сологдин заклинил окно, окно
закрыл, неторопливо снял комбинезон, лЈг под одеяло, обвернулся конвертиком,
протЈр очки специальным лоскутком замши, положил в рот леденец, подправил
подушку и достал из-под матраса какую-то толстенькую книжицу, из
предосторожности обЈрнутую. Только смотреть на него со стороны -- и то было
уютно.
Хоробров, напротив, томился. В невесЈлом бездействии лежал он одетый
поверх застеленного одеяла, уставив ноги в ботинках на перильца кровати. По
характеру он переживал болезненно и долго то, что легко сходило с других.
Каждую субботу, по известному принципу пол- {235} ной добровольности, всех
заключЈнных, даже не спросив их об этом, записывали как добровольно желающих
работать в воскресенье -- и подавали заявку в тюрьму. Если бы запись была
действительно добровольная, Хоробров всегда бы записывался и охотно проводил
бы выходные дни за рабочим столом. Но именно потому, что запись была открыто
издевательская, Хоробров должен был лежать и дуреть в запертой тюрьме.
Лагерный зэк может только грезить о том, чтобы пролежать воскресенье в
закрытом тЈплом помещении, но у шарашечного зэка поясница ведь не болит.
Решительно нечем было заняться! Все газеты, какие были, он прочЈл ещЈ
вчера.

Страницы: (281) :  <<  ... 151152153154155156157158159160161162163164165166 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Национальное самолюбие
голландцев видело в нем современного Митридата, угрожающего их республике.
Народ питал к де Виттам двойную неприязнь. Вызывалась она, с одной
стороны, упорной борьбой этих представителей государственной власти с
устремлениями всей нации, с другой -- естественным разочарованием
побежденного народа, надеющегося, что другой вождь сможет спасти его от
разорения и позора.
Этим другим вождем, готовым появиться, чтобы дерзновенно начать борьбу
с Людовиком XIV, и был Вильгельм, принц Оранский, сын Вильгельма II, внук
(через Генриету Стюарт) Карла I -- короля английского, тот молчаливый юноша,
тень которого, как мы уже говорили, вырисовывалась за идеей штатгальтерства.
В 1672 году ему было 22 года. Его воспитателем был Ян де Витт, стремившийся
сделать из бывшего принца хорошего гражданина. Он-то и лишил его надежды на
получение власти своим эдиктом об упразднении штатгальтерства на вечные
времена. Но страх перед Людовиком XIV заставил голландцев отказаться от
политики великого пенсионария, отменить этот эдикт и восстановить
штатгальтерство для Вильгельма Оранского.
Великий пенсионарий преклонился перед волей сограждан; но Корнель де
Витт проявил больше упорства и, несмотря на угрозы смертью со стороны
оранжистских толп, осаждавших его дома в Дордрехте, отказался подписать
восстанавливавший штатгальтерство акт. Только мольбы и рыдания жены
заставили его, наконец, поставить свою подпись под этим актом, но к подписи
он прибавил две буквы: V.С. -- то есть vi coactus -- "вынужденный силой".
И только чудом он спасся в этот день от своих врагов.
Что касается Яна де Витта, то и он ничего не выиграл от того, что
быстрее и легче склонился перед волей сограждан. Спустя несколько дней после
этого события на него было произведено покушение, -- пронзенный несколькими
ударами кинжала, он все же не умер от ран.
Эго не удовлетворило оранжистов. Жизнь обоих братьев была постоянной
преградой их замыслам...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Черный Тюльпан»