В круге первом (т.1)

От его чЈрных
слитых усов и от чЈрной головы сильно пахло одеколоном.
Заложив руки за спину, он стоял как будто совершенно безучастно, на
самом же деле своим присутствием обязывая надзирателей обыскивать на
совесть.
На черте обыска Нержина встретил протянутыми руками один из самых
злопридирчивых надзирателей -- Красногубенький, и сразу спросил:
-- В карманах -- что?
Нержин давно уже отстал от той угодливой суетливости, которую
испытывают арестанты-новички перед надзирателями и конвоем. Он не дал себе
труда отвечать и не полез выворачивать карманы в этом необычном для него
шевиотовом костюме. Своему взгляду на Красногубенького он придал сонность и
чуть-чуть отстранил руки от боков, предоставляя тому лазить по карманам.
После пяти лет тюрьмы и после многих таких приготовлений и обы- {265} сков,
Нержину совсем не казалось, как кажется понову, что это -- грубое насилие,
что грязные пальцы шарят по израненному сердцу, -- нет, его
нарастающе-светлое состояние не могло омрачить ничто, делаемое с его телом.
Красногубенький открыл портсигар, только что подаренный Потаповым,
просмотрел мундштуки всех папирос, не запрятано ли что в них; поковырялся
меж спичек в коробке, нет ли под ними; проверил рубчики носового платка, не
зашито ли что -- и ничего другого в карманах не обнаружил. Тогда, просунув
руки между нижней рубашкой и расстЈгнутым пиджаком, он обхлопал весь корпус
Нержина, нащупывая, нет ли чего засунутого под рубашку или между рубашкой и
манишкой. Потом он присел на корточки и тесным обхватом двух горстей провЈл
сверху вниз по одной ноге Нержина, затем по другой. Когда Красногубенький
присел, Нержину стало хорошо видно нервно-расхаживающего гравЈра-оформителя
-- и он догадался, почему тот так волнуется: в тюрьме гравЈр открыл в себе
способность писать новеллы и писал их -- о немецком плене, потом о камерных
встречах, о трибуналах. Одну-две такие новеллы он уже передал через жену на
волю, но и там -- кому их покажешь? Их и там надо прятать. Их и здесь не
оставишь. И никогда нельзя будет ни клочка написанного увезти с собой. Но
один старичок, друг их семьи, прочЈл и передал автору через жену, что даже у
Чехова редко встречается столь законченное и выразительное мастерство. Отзыв
сильно подбодрил гравЈра.
Так и к сегодняшнему свиданию у него была написана новелла -- как ему
казалось, великолепная. Но в самый момент шмона он струсил перед тем же
Красногубеньким и комочек кальки, на которую новелла была вписана
микроскопическим почерком, проглотил, отвернувшись. А теперь его изнимала
досада, что он съел новеллу -- может быть мог и пронести?
Красногубенький сказал Нержину:
-- Ботинки -- снимите.
Нержин поднял ногу на табуретку, расшнуровал ботинок и движением, как
будто лягался, сошвырнул его с ноги, не глядя, куда он полетел, при этом
обнажая продранный носок.

Страницы: (281) :  <<  ... 172173174175176177178179180181182183184185186187 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Привычно подняв руку к изголовью, я освещаю спальню, смотрю на часы: час
самый мертвый. От света все вокруг стало проще, шум и гул отдалились от
дома, и спокойно стоит освещенный куб спальни, беззвучно блестит зеркало
против меня, над камином. В зеркало углубленно уходит вторая спальня, что во
всем подобна первой, будучи только ниже и меньше ее; там тоже горит свет над
старой дубовой кроватью, на которой уже столько лет сплю я в этом старом
чужом доме, лежит на приподнятой подушке худое лицо, видны под светом,
падающим сверху, темные впадины глаз, виден белеющий лоб, косой ряд в
серебристых волосах... Потом я опять поднимаю руку - и опять только гул и
тьма, в которой всюду реет что-то как бы светящееся...
"Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани: пора сходить".
Итак, было будто бы время, когда я "всходил на корабль", юный,
беспечный, ни о какой гавани не думающий... Где же оно, это время? Вот
только моя мысль о нем! "Ничтожна жизнь каждого. Ничтожен каждый край
земли... Немного уже осталось тебе. Живи как на горе. Как с горы обозревай
земное: сборища, походы, битвы, полевые работы, браки, рождения, смерти..."
И я мысленно вижу Прованс, по которому мчится мистраль с дикой жаждой
сокрушения всего человеческого, временного, вижу весь этот древний край,
сейчас спящий, пустой, со всеми его горами и долинами, с бледнеющими в
лихорадочном блеске звезд дорогами - все теми же, что в те легендарные дни,
когда мигом правил тот, кто в какой-то "стране Квадов", в часы своего
ночного одиночества, писал под лагерным шатром о ничтожестве всех
человеческих жизней, стран и веков.....

Бунин Иван Алексеевич   
«Мистраль»