В круге первом (т.1)

-- исследование о принцессе Турандот?
Какой ещЈ зэк в ГУЛаге может похвастаться таким подбором книг?
Рубин вытянул крупные губы трубочкой, отчего всякий раз его лицо
становилось глупо-смешным:
-- Странно. Все эти книги, и даже о принцессе Турандот -- с кем я в
рабочее время читал вместе? Не с тобой ли?
-- Так я бы работал. Я бы самозабвенно сегодня работал. Но меня из
трудовой колеи выбивают два обстоятельства. Во-первых, меня мучит вопрос о
паркетных полах.
-- О каких полах?
-- На Калужской заставе, дом МВД, полукруглый, с башней. На постройке
его в сорок пятом году был наш лагерь, и там я работал учеником паркетчика.
Сегодня узнаю, что Ройтман, оказывается, живЈт в этом самом доме. И меня
стала терзать, ну, просто добросовестность созидателя или, если хочешь,
вопрос престижа: скрипят там мои полы или не скрипят? Ведь если скрипят --
значит халтурная настилка? И я бессилен исправить!
-- Слушай, это драматический сюжет.
-- Для соцреализма. А во-вторых: не пошло ли работать в субботу
вечером, если знаешь, что в воскресенье выходной будет только вольняшкам?
Рубин вздохнул:
-- И уже сейчас вольняги рассыпались по увеселитель- {35} ным
заведениям. Конечно, довольно откровенное гадство.
-- Но те ли увеселительные заведения они избирают? Больше ли они
получают удовлетворения от жизни, чем мы -- это ещЈ вопрос.
По вынужденной арестантской привычке они разговаривали тихо, так что
даже Серафима Витальевна, сидевшая против Нержина, не должна была слышать
их. Они развернулись теперь каждый вполоборота: ко всей прочей комнате
спинами, а лицами -- к окну, к фонарям зоны, к угадываемой в темноте
охранной вышке, к отдельным огням отдалЈнных оранжерей и мреющему в небе
белесоватому столбу света от Москвы.
Нержин, хотя и математик, но не чужд был языкознанию, и с тех пор, как
звучанье русской речи стало материалом работы Марфинского
научно-исследовательского института, Нержина всЈ время спаривали с
единственным здесь филологом Рубиным. Два года уже они по двенадцать часов в
день сидели, соприкасаясь спинами. С первой же минуты выяснилось, что оба
они -- фронтовики; что вместе были на Северо-Западном фронте и вместе на
Белорусском, и одинаково имели "малый джентльменский набор" орденов; что оба
они в одном месяце и одним и тем же СМЕРШем арестованы с фронта, и оба по
одному и тому же "общедоступному" десятому пункту; и оба получили одинаково
по десятке (впрочем, и все получали столько же). И в годах между ними была
разница всего лет на шесть, и в военном звании всего на единицу -- Нержин
был капитаном.
Располагало Рубина, что Нержин сел в тюрьму не за плен и значит не был
заражЈн антисоветским зарубежным духом: Нержин был наш советский человек, но
всю молодость до одурения точил книги и из них доискался, что Сталин якобы
исказил ленинизм.

Страницы: (281) :  <<  ... 11121314151617181920212223242526 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И всегда среди множества монахов и учеников, ревностных в благочестии
и равнодушных, постников и чревоугодников, всегда среди многих, что
приходили сюда, жили и умирали, был тот или иной единственный и особенный,
один, которого любили все, или все боялись, один, казавшийся избранным,
один, о котором еще долго говорили, когда современники его бывали забыты.
Вот и теперь в монастыре Мариабронн было двое единственных и особенных,
старый и молодой. Среди многих братьев, наполнявших дортуары, церкви и
классные комнаты, было двое, о которых знал каждый, на которых обращал
внимание любой. То был настоятель Даниил, старший, и воспитанник Нарцисс,
младший, который совсем недавно стал послушником, но благода ря своим особым
дарованиям, против обыкновения, уже использовался в качестве учителя,
особенно в греческом. Оба они, настоятель и послушник, снискали уважение в
монастыре, за ними наблюдали, они вызывали любопытство, ими восхищались, и
им завидовали, а тайно и порочили. Настоятеля любило большинство, у него не
было врагов, он был полон доброты, полон простоты, полон смирения. Лишь
ученые монастыря прибавляли к своей любви нечто от снисходительности; потому
что настоятель Даниил, хотя, быть может, и святой, однако ученым не был. Ему
была свойственна та простота, которая и есть мудрость: но его латынь была
скромной, а по-гречески он вообще не знал.
Те немногие, что при случае слегка посмеивались над простотой
настоятеля, были тем более очарованы Нарциссом, чудо-мальчиком, прекрасным
юношей с изысканным греческим, рыцарски безупречной манерой держаться,
спокойным проникновенным взглядом мыслителя и тонкими, красиво и строго
очерченными губами. За то, что он великолепно владел греческим, его любили
ученые. За то, что был столь благороден и изящен, любили почти все, многие
были в него влюблены...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Нарцисс и Гольдмунд»