В круге первом (т.1)

Едва только записал Нержин этот вывод на клочке бумажки,
как его и арестовали. Контуженный тюрьмой и лагерем, Нержин, однако, в
основе своей оставался человек наш, и потому Рубин имел терпение выслушивать
его вздорные запутанные временные мысли.
Посмотрели ещЈ туда, в темноту.
Рубин чмокнул:
-- ВсЈ-таки ты -- умственно убог. Это меня беспо- {36} коит.
-- А я не гонюсь: умного на свете много, мало -- хорошего.
-- Так вот на тебе хорошую книжку, прочти.
-- Это опять про замороченных бедных быков?
-- Нет.
-- Так про загнанных львов?
-- Да нет же!
-- Слушай, я не могу разобраться с людьми, зачем мне быки?
-- Ты должен прочесть еЈ!
-- Я никому ничего не должен, запомни! Со всеми долгами расплатЈмшись,
как говорит Спиридон.
-- Жалкая личность! Это -- из лучших книг двадцатого века!
-- И она действительно откроет мне то, что всем нужно понять? на чЈм
люди заблудились?
-- Умный, добрый, беспредельно-честный писатель, солдат, охотник,
рыболов, пьяница и женолюб, спокойно и откровенно презирающий всякую ложь,
взыскующий простоты, очень человечный, гениально-наивный...
-- Да ну тебя к шутам, -- засмеялся Нержин. -- Ты все уши забьЈшь своим
жаргоном. Без Хемингуэя тридцать лет я прожил, ещЈ поживу немножко. Мне и
так жизнь растерзали. Дай мне -- ограничиться! Дай мне хоть направиться
куда-то...
И он отвернулся к своему столу.
Рубин вздохнул. Рабочего настроения он по-прежнему в себе не находил.
Он стал смотреть карту Китая, прислонЈнную к полочке на столе перед
ним. Эту карту он вырезал как-то из газеты и наклеил на картон; весь
минувший год красным карандашом закрашивал по ней продвижение
коммунистических войск, а теперь, после полной победы, оставил еЈ стоять
перед собой, чтобы в минуты упадка и усталости поднималось бы его
настроение.
Но сегодня настойчивая грусть пощемливала в Рубине, и даже красный
массив победившего Китая не мог еЈ пересилить.
А Нержин, иногда задумчиво посасывая острый кончик пластмассовой ручки,
мельчайшим почерком, будто не {37} пером, а остриЈм иглы, выписывал на
крохотном листике, утонувшем меж служебного камуфляжа:
"Для математика в истории 17 года нет ничего неожиданного. Ведь тангенс
при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же и рушится в пропасть
минус бесконечности. Так и Россия, впервые взлетев к невиданной свободе,
сейчас же и тут же оборвалась в худшую из тираний.
Это и никому не удавалось с одного раза."
Большая комната Акустической лаборатории жила своим повседневным мирным
бытом. Гудел моторчик электро-слесаря. Слышались команды: "Включи!"
"Выключи!" Какую-то очередную сентиментальную обсосину подавали по радио.
Кто-то громко требовал радиолампу "шесть-Ка-семь".

Страницы: (281) :  <<  ... 12131415161718192021222324252627 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Мне кажется достаточно очевидным, что Саддам ведет свой рассказ, подобно Шехерезаде, которая каждую ночь рассказывала своему повелителю новую историю. И продолжалось это на протяжении двух лет и девяти месяцев: благодаря своим сказкам Шехерезада осталась жива, и халиф не отрубил ей голову. Столкнувшись с аналогичным затягиванием времени, а такая тактика глубоко корнями уходит в культуру нации, можно действовать лишь двумя способами. Первый - выйти из игры, не позволить Шехерезаде рассказывать свою сказку и немедля отрубить ей голову.

Но даже это решение немедля прекратить повествование станет не более чем таким же затягиванием истории, которая просто несколько иначе будет продолжена на следующий день и растянется на еще одну тысячу ночей. Однако есть и другое решение: всем поступкам Шехерезады, стремящейся как можно дольше тянуть время, противопоставить прямо противоположные действия. Стоит понять (предположу, что Кондолиза Райс все же читала сказки о халифе), что в ответ на каждую историю Саддама-Шехерезады следует рассказывать иную историю, поступая так до тех пор, пока у багдадского правителя не сдадут нервы.

Боюсь, что именно отсутствие познаний в антропологии лежит в основе нетерпимости, с которой Буш реагирует на здравомыслие многих европейских стран. Буш не учитывает, что эти страны на протяжении полутора тысяч лет мирно сосуществовали или боролись с исламским миром и глубоко изучили традиции арабских народов. Франции, Германии и России стоило бы стать Рут Бенедикт нашего времени и объяснить Бушу, что оздоровление всего арабского мира, тяжело страдающего от терроризма фундаменталистов, нельзя воспринимать лишь в одном аспекте.

И не говорите мне, что война не самое подходящее время для занятия культурологическими и антропологическими исследованиями. Римляне воевали с германскими племенами, но для того, чтобы понять суть их столкновений потребовалась помощь Тацита...

Эко, Умберто (Eco, Umberto)   
«Сказки тысячи и одной ночи, рассказанные в Багдаде (L'Espresso, Италия)»