В круге первом (т.1)

И до самого
конца Кларе и еЈ подругам так и непонятно осталось, за что вообще этим людям
такое внимание: они не были самыми умными (публицисты и критики, и тем более
партийные деятели были все умнее их), они часто ошибались, путались в
противоречиях, где и школьнику было ясно, попадали под чуждые влияния -- и
всЈ-таки именно о них надо было писать сочинения и дрожать за каждую
ошибочную букву и ошибочную запятую. И ничего, кроме ненависти, эти вампиры
молодых душ не могли к себе вызвать.
Вот у Динэры с литературой получалось как-то всЈ иначе -- остро,
весело. Уверяла Динэра, что в институте такая и будет литература. Но Кларе
не оказалось веселей и в университете. На лекциях пошли юсы малые и боль-
{321} шие, монашеские сказания, школы мифологическая,
сравнительно-историческая и всЈ это вроде бы пальцами по воде, а на кружках
толковали о Луи Арагоне, о Говарде Фасте и опять же о Горьком в связи с его
влиянием на узбекскую литературу. Сидя на лекциях и сперва ходя на эти
кружки, Клара всЈ ждала, что ей скажут что-то очень главное о жизни, вот об
этом тыловом Ташкенте, например.
Брата Клариной соученицы по десятому классу зарезало трамвайной
развозкой с хлебом, когда он с друзьями хотел стащить на ходу ящик... В
коридоре университета Клара как-то выбросила в урну недоеденный ею
бутерброд. И тотчас же, неумело маскируясь, подошЈл студент еЈ же курса и
этого же самого арагоновского кружка, вынул бутерброд из мусора и положил
себе в карман... Одна студентка водила Клару советоваться о покупке на
знаменитый Тезиков базар -- первую толкучку Средней Азии или даже всего
Союза. За два квартала там толпился народ и особенно много было калек, уже
этой войны -- они хромали на костылях, размахивали обрубками рук, ползали,
безногие, на дощечках, они продавали, гадали, просили, требовали -- и Клара
раздавала им что --то, и сердце еЈ разрывалось. Самый страшный инвалид был
самовар, как его там звали: без обеих рук и без обеих ног, жена-пропойца
носила его в корзине за спиной, и туда ему бросали деньги. Набрав, они
покупали водку, пили и громко поносили всЈ, что есть в государстве. К центру
базара -- гуще, не пробиться плечом через наглых бронированных спекулянтов и
спекулянток. И никого не удивляли, всем были понятны и всеми приняты
тысячные цены здесь, никак не соразмерные с зарплатами. Пусты были магазины
города, но всЈ можно было достать здесь, всЈ, что можно проглотить, что
можно надеть на верхнюю или нижнюю часть тела, всЈ, что можно изобрести --
до американской жевательной резинки, до пистолетов, до учебников чЈрной и
белой магии.
Но нет, об этой жизни на литфаке не говорили и как бы даже не знали
ничего. Литературу такую изучали там, будто всЈ было на земле, кроме того,
что видишь вокруг собственными глазами.

Страницы: (281) :  <<  ... 210211212213214215216217218219220221222223224225 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Дик
состоял на ее попечении вот уже целых шесть лет, и за это время она извлекла
немалую выгоду из тех денег, которые предназначались на то, чтобы он был
одет и обут, причем отчасти по недомыслию, отчасти же по естественной
потребности причинять боль - несколько лет тому назад она овдовела и теперь
жаждала нового супружества, - так допекала мальчика, что жизнь легла на его
детские плечи тяжким бременем. Он искал любви, она же внушала ему сперва
отвращение, а затем ненависть. Когда он, взрослея, жаждал хотя бы малейшего
сочувствия, она его высмеивала. Долгие досужие часы, которые оставались у
нее после необременительных мелких домашних хлопот, она посвящала тому, что
называлось у нее семейным воспитанием Дика Хелдара. В этом деле ей помогала
религия, которую она толковала на свой лад, предаваясь усердному чтению
Библии. Когда у нее не находилось личного повода быть недовольной Диком, она
все равно прозрачно намекала на его неискупимые прегрешения перед
создателем; и в конце концов Дик научился ненавидеть бога так же люто, как
ненавидел миссис Дженнетт; а такое умонастроение вряд ли можно назвать
здоровым для подростка. Коль скоро она вздумала считать его безнадежным
лгуном - после того как он впервые сказал неправду из страха перед
наказанием, - он и впрямь превратился в лгуна, но в лгуна осторожного,
замкнутого в себе, причем без крайней необходимости он никогда не рисковал
врать даже по пустякам, но не останавливался перед самой чудовищной ложью,
если это могло хоть чуточку облегчить горькую его жизнь. Во всяком случае,
такое суровое обращение воспитало в нем волю, которая давала силы переносить
одиночество, - впоследствии это сослужило ему хорошую службу в интернате,
где соученики насмехались над его одеждой, которая была сшита из дешевой
материи и штопана-перештопана...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«Свет погас»