В круге первом (т.1)

Чтобы
развернуться с работой, он ставил стулья на стулья, а матрас закатывал, и
посетители спрашивали: "Вы переезжаете?" Стол был у них единственный, и
когда на нЈм разворачивался натюрморт -- до окончания картины они {360} с
женой обедали на стульях.
В войну не стало масла для красок -- он брал пайковое подсолнечное и
разводил на нЈм. За карточки надо было служить, его послали в химический
дивизион рисовать портреты отличниц боевой и политической подготовки.
Заказано было десять таких портретов, но из десяти отличниц он выбрал одну и
изводил еЈ долгими сеансами. Однако, рисовал еЈ совсем не так, как надо было
командованию -- и никто потом не хотел брать этого портрета, названного:
"Москва, сорок первый год".
А сорок первый год на этом портрете -- явился. Это была девушка в
противоипритном костюме. Медно-рыжие буйные волосы еЈ выбрасывались во все
стороны из-под пилотки и взволнованным контуром охватывали голову. Голова
была вскинута, безумные глаза видели перед собой что-то ужасное, непрощаемое
что-то. Но не расслаблена по-девически была фигура! Готовые к борьбе руки
держались за ремень противогаза, а противоипритный черно-серый костюм
ломался острыми жЈсткими складками, серебристой полосой отсвечивал на
переломленной плоскости -- и виделся как латы рыцарских времЈн. Благородное,
жестокое и мстительное сошлось и врезалось на лице этой решительной
калужской комсомолки, вовсе не красивой, в которой КондрашЈв-Иванов увидел
Орлеанскую Деву!
Очень, кажется, близко это всЈ получилось к "не забудем! не простим!",
но переходило за край, показывало что-то уже не управляемое -- и картины
испугались, не взяли, не выставили ни разу нигде, она годы стояла в
комнатЈнке художника, отвЈрнутая к стене, и так достоялась до самого дня
ареста.
Сын Леонида Андреева Даниил написал роман и собрал два десятка друзей
послушать его. Литературный четверг в стиле девятнадцатого века... Этот
роман обошЈлся каждому слушателю в двадцать пять лет исправительно-трудовых
лагерей. Слушателем крамольного романа был и КондрашЈв-Иванов, правнук
декабриста КондрашЈва, приговорЈнного за восстание к двадцати годам и
отмеченного трогательным приездом к нему в Сибирь полюбившей его
гувернантки-француженки.
Правда, в лагерь КондрашЈв-Иванов не попал, а пря- {361} мо после того,
как расписался за приговор ОСО, привезен был в Марфино и поставлен писать
картины по одной в месяц, как установил для него Фома Гурьянович. Двенадцать
месяцев минувшего года КондрашЈв писал развешенные сейчас здесь и уже
увезенные картины. И что ж? Имея за спиной пятьдесят лет, а впереди двадцать
пять, он не жил, а летел этот безбурный тюремный год, не зная, выпадет ли
ещЈ второй такой. Он не замечал, чем его кормили, во что одевали, когда
пересчитывали его голову в числе других.

Страницы: (281) :  <<  ... 237238239240241242243244245246247248249250251252 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Всего знать вы еще не должны.
Старик Моор. Все, все! Сын, ты избавишь меня от немощной старости. . -
Франц (читает). "Лейпциг, первого мая. Не будь я связан нерушимым
словом сообщать тебе, любезный друг, все, что узнаю о похождениях твоего
братца, мое скромное перо не стало бы так терзать тебя. Мне известно по
множеству твоих писем, что подобные вести пронзают твое братское сердце. Я
уже вижу, как ты льешь горючие слезы из-за этого гнусного, беспутного..."

Старик Моор закрывает лицо руками.

Видите, батюшка, а ведь я читаю еще самое невинное... "...льешь горючие
слезы..." Ах, они текли, они лились солеными ручьями по моим щекам! "Я уже
вижу, как твой старый, почтенный отец, смертельно бледный..." Боже! Вы и
впрямь побледнели, хотя не знаете еще и малой доли!..
Старик Моор. Дальше! Дальше!
Франц. "...смертельно бледный, падает в кресло, кляня день, когда он
впервые услышал лепет: "Отец". Всего разузнать мне не удалось, а потому
сообщаю лишь то немногое, что мне стало известно. Твой брат, как видно,
дошел до предела в своих бесчинствах; мне, во всяком случае, не придумать
ничего, что уже не было бы совершено им, но, быть может, его ум окажется
изобретательнее моего. Вчера ночью, сделав долгу на сорок тысяч дукатов..."
Недурные карманные денежки, отец! "...а до того обесчестив дочь богатого
банкира и смертельно ранив на дуэли ее вздыхателя, достойного молодого
дворянина, Карл с семью другими товарищами, которых он вовлек в распутную
жизнь, принял знаменательное решение - бежать от рук правосудия". Отец! Ради
бога, отец! Что с вами?
Старик Моор. Довольно, перестань, сын мой!
Франц. Я пощажу вас. "Ему вдогонку послана беглая грамота...
Оскорбленные вопиют об отомщении...

Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (Johann Christoph Friedrich Schiller)   
«Разбойники»