В круге первом (т.1)

Где помельче, в ручье угадывался коричневый оттенок -- это был
отсвет палых листьев, устлавших дно. Первый снег лежал пятнами на обоих
бережках, а в вытаинах между ними торчала жЈлкло-коричневая трава. Два куста
ветлы росли у берега, неосязаемо-дымчатые, мокрые от задержавшегося на них
крупинками и тающего снега. Но не тут было главное, а -- в глубине: густою
грудью леса стояли оливково-чЈрные ели, в первом же ряду их беззащитно
светилась единственная берЈза. От еЈ жЈлтого нежного огня ещЈ мрачней и
сплочЈнней стояла хвойная стража, поднимая острые пики в небо. Небо было в
безнадЈжных пегих клочьях, и в такой же пасмури заходило задушенное солнце,
не имея силы прорваться прямым лучом. Но и не это ещЈ было главное, а --
стылая вода устоявшегося ручья. Она имела налитость, глубину. Она была
свинцово-прозрачная, очень холодная. Она вобрала в себя и держала равновесие
между осенью и зимой. И даже ещЈ какое-то другое равновесие. {363}
В эту картину сейчас и уставился автор.
Был неотклонимый закон у творчества, КондрашЈв хорошо и давно его знал,
пытался остояться против него, но снова беспомощно ему подчинялся. Закон
этот был -- что ничто, сделанное им раньше, не имело веса, не шло в счЈт, не
составляло никакой заслуги автора. Только то единственное, что писалось
сегодня, только оно было средоточие всего его жизненного опыта, высшей
точкой его способностей и ума, первым пробным камнем его таланта.
А оно не удавалось!
Каждое из прежних до того, как удаться, тоже не удавалось, но прежнее
отчаяние было всЈ забыто, а теперь вот это единственное -- первое, на
котором он учился писать по-настоящему! -- оно не удавалось -- и вся жизнь
была прожита зря, и таланта не было никогда никакого!
Вот эта вода -- она была и налита, и холодна, и глубока, и неподвижна
-- но всЈ это было ничто, если она не передавала высшего синтеза природы.
Этого синтеза -- понимания, успокоения, всесоединения -- сам в себе, в своих
крайних чувствах КондрашЈв никогда не находил, но знал и поклонялся ему в
природе. Так вот это высшее успокоение -- передавала его вода или нет? Он
изнывал и отчаивался понять -- передавала или нет?
-- А вы знаете, Ипполит Михалыч. Я, кажется, начинаю с вами
соглашаться: все эти места -- Россия.
-- Не Кавказ? -- быстро обернулся КондрашЈв-Иванов. Очки его не
дрогнули на носу, как прилитые.
Этот вопрос, хотя далеко и не первый, тоже был не лишЈн важности.
Многие с недоумением отходили от пейзажей КондрашЈва: они казались им не
русскими, а кавказскими, что ли -- слишком величественными, слишком
приподнятыми.
-- Вполне могут быть такие места в России, -- всЈ уверенней соглашался
Нержин. Он поднялся с чурбака и прошЈлся, рассматривая "Утро необыкновенного
дня" и другие пейзажи.

Страницы: (281) :  <<  ... 239240241242243244245246247248249250251252253254 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
- Иногда, - ответил я.
- Мы тоже читаем газеты, и мы задумали совершить невзаправдашний
дакайти, э... как это... совращение, что ли?
- Похищение, олух ты этакий, - сказал Малвени.
- Похищение или совращение - не велика разница. Одним словом, мы
решили убрать с дороги мистера Бениру, пока четверг не минует, а там ему
будет некогда возиться с парадами. Я сказал: "На этом дельце мы несколько
рупий наживем".
- Мы устроили военный совет, - продолжал Малвени, - и совещались, пока
гуляли вокруг артиллерийских казарм. Я был председателем, Лиройд -
министром финансов, а коротыш Ортерис был...
- Проклятым Бисмарком! Ведь я и наладил все представление.
- Этот настырный Бенира сам все за нас проделал, - сказал Малвени, - а
мы... провалиться мне на этом месте, если мы знали, что произойдет через
минуту. Он шлялся по базару за покупками. Уже смеркалось, мы стояли и
смотрели, как наш коротышка бегает из лавки в лавку и все старается
заставить черномазых малум его бат. Вот он подкатывается к нам - руки полны
всякого товара - и говорит с важным видом, выпятив животик. "Братцы,
говорит, не видали вы коляски полковника?" - "Коляски? - говорит Лиройд. -
Тут никакой коляски нет: только одна икка стоит". - "Это что такое?" -
говорит Триг. Лиройд показывает ему икку, что стояла на улице, а он
говорит: "Вот это настоящий Восток! Я поеду на икке". Тут я и смекнул, что
наш полковой святой выдал нам Тригуса с руками и ногами. Я побежал за иккой
и говорю болвану извозчику: "Эй, черная морда, говорю, вот тут один сахиб
желает на икке прокатиться. Он хочет джалди доехать до Падшахова джхила, -
а это было мили две оттуда, - чтобы пострелять бекасов... чирия. Вези
побыстрей прямо джаханнам ке муафик, малум? И незачем файда бакна сахибу,
потому что он все равно не самджхао твою бат. Если он что боло, ты просто
чуп и чал. Декха? Первые адха мили от поселка поезжай ахиста. Потом чал
шайтан ке муафик. И чем дольше ты будешь чуп и чем больше джалди будешь
чал, тем больше хуш будет сахиб, и вот тебе рупия"...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«Три мушкетера»