В круге первом (т.1)

Тема эта, очень ясная лет двадцать назад, когда любому пионеру
и Даше в том числе было надЈжно известно, что семейные кухни в скором
времени отомрут, домашние очаги погаснут и раскрепощЈнные женщины будут
получать завтраки и обеды на фабриках-кухнях, -- тема эта стала с годами
туманной и даже опасной. Наглядно было видно, что если кто и обедал ещЈ в
столовой, как например сама Даша, то лишь по проклятой необходимости.
Процветали только две формы общественного питания: ресторанная, но в ней
недостаточно ярко были выдержаны социалистические принципы, и -- самые
паршивые забегайловки, торгующие одной только водкой. В теории же остались
по-прежнему фабрики-кухни, ибо Вождю Трудящихся эти двадцать лет недосуг был
высказаться о {399} питании. И потому опасно было рискнуть сказать
что-нибудь своЈ. Даша помучилась-помучилась, и руководитель сменил ей тему,
но и новую взял по недомыслию не из того списка: "Торговля предметами
широкого потребления при социализме". Материала и по этой теме оказалось
мало. Хотя во всех речах и директивах говорилось, что предметы широкого
потребления производить и распространять можно и даже нужно, -- но
практически эти предметы по сравнению со стальным прокатом и нефтепродуктами
начинали носить некий укорный характер. И будет ли лЈгкая промышленность всЈ
более развиваться или всЈ более отмирать -- не знал даже учЈный совет,
вовремя отклонивший тему.
И вот тут добрые люди надоумили, и Даша вымолила себе: "Русский
политэконом XIX века Стужайла-Олябышкин".
-- Ты хоть портрет-то его, благодетеля, нашла где-нибудь? -- со смехом
спрашивала Оленька.
-- Вот именно, не могу найти!
-- С твоей стороны просто неблагодарно! -- Оленька старалась теперь
развеселить Надю, на самом же деле обдавала еЈ своим предсвиданным
оживлением. -- Я бы нашла и повесила над кроватью. Я вполне представляю: это
был благообразный старикашка-помещик с неудовлетворЈнными духовными
запросами. После сытного завтрака он садился в домашнем халате у окна, в
той, знаешь, глухой провинции ларинских времЈн, над которой невластны бури
истории и, глядя, как девка Палашка кормит поросят, неторопливо рассуждал,

Как государство богатеет,
И чем живЈт...

Цыпочка! А вечером играл в карты... -- Оленька залилась.
Она рдела. Она вся была -- нарастающее счастье.
И Люда уже забралась в небесно-голубое платье, тем лишив свою постель
веероподобного прикрытия (Надя со страдательным подЈргиванием косилась в еЈ
сторону). Перед зеркалом она сперва освежила подкраску бровей и ресниц,
потом с большой аккуратностью раскрасила губы в лепесток. {400}
-- И обратите внимание, девочки, -- внезапно сказала Муза, как она
умела, естественно, будто все только и ждали еЈ замечания.

Страницы: (281) :  <<  ... 264265266267268269270271272273274275276277278279 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И всегда среди множества монахов и учеников, ревностных в благочестии
и равнодушных, постников и чревоугодников, всегда среди многих, что
приходили сюда, жили и умирали, был тот или иной единственный и особенный,
один, которого любили все, или все боялись, один, казавшийся избранным,
один, о котором еще долго говорили, когда современники его бывали забыты.
Вот и теперь в монастыре Мариабронн было двое единственных и особенных,
старый и молодой. Среди многих братьев, наполнявших дортуары, церкви и
классные комнаты, было двое, о которых знал каждый, на которых обращал
внимание любой. То был настоятель Даниил, старший, и воспитанник Нарцисс,
младший, который совсем недавно стал послушником, но благода ря своим особым
дарованиям, против обыкновения, уже использовался в качестве учителя,
особенно в греческом. Оба они, настоятель и послушник, снискали уважение в
монастыре, за ними наблюдали, они вызывали любопытство, ими восхищались, и
им завидовали, а тайно и порочили. Настоятеля любило большинство, у него не
было врагов, он был полон доброты, полон простоты, полон смирения. Лишь
ученые монастыря прибавляли к своей любви нечто от снисходительности; потому
что настоятель Даниил, хотя, быть может, и святой, однако ученым не был. Ему
была свойственна та простота, которая и есть мудрость: но его латынь была
скромной, а по-гречески он вообще не знал.
Те немногие, что при случае слегка посмеивались над простотой
настоятеля, были тем более очарованы Нарциссом, чудо-мальчиком, прекрасным
юношей с изысканным греческим, рыцарски безупречной манерой держаться,
спокойным проникновенным взглядом мыслителя и тонкими, красиво и строго
очерченными губами. За то, что он великолепно владел греческим, его любили
ученые. За то, что был столь благороден и изящен, любили почти все, многие
были в него влюблены...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Нарцисс и Гольдмунд»