В круге первом (т.1)

-- Чем отличаются
русские литературные герои от западно-европейских? Самые излюбленные герои
западных писателей всегда добиваются карьеры, славы, денег. А русского
героя, не корми, не пои -- он ищет справедливости и добра. А?
И опять углубилась в чтение.
-- Да ты б хоть свету попросила, -- пожалела еЈ Даша. И включила.
Люда уже надела и боты, потянулась за шубкой. Тут Надя резко кивнула на
еЈ постель и сказала с отвращением:
-- Ты опять оставляешь нам убирать за тобой эту гадость?
-- Да пожалуйста, не убирай! -- вспыхнула Люда и сверкнула
выразительными глазами. -- И не смей больше притрагиваться к моей постели!!
-- ЕЈ голос взлетел до крика. -- И не читай мне морали!!
-- Ты должна понимать! -- сорвалась теперь Надя и всЈ невысказанное
кричала ей. -- Ты оскорбляешь нас!.. Мо'жет у нас быть что-нибудь другое на
душе, чем твои вечерние удовольствия?
-- Завидуешь? У тебя не клюЈт?
Лица обеих исказились и стали очень неприятны, как всегда у женщин в
озлоблении.
Оленька раскрыла рот тоже напасть на Люду, но в "вечерних
удовольствиях" ей послышался обидный намЈк. И она остановилась.
-- Нечему завидовать! -- глухо крикнула Надя оборванным голосом.
-- Если ты заблудилась, вместо монастыря в аспирантуру -- всЈ звончей
кричала Люда, чуя победу, -- так сиди в углу и не будь свекровью. Надоело!
Старая дева!
-- Людка! Не смей! -- закричала Даша.
-- А чего она не в своЈ дело...? Старая дева! Старая дева! Неудачница!
Очнулась Муза и, угрожающе в сторону Люды размахивая томиком, тоже
стала кричать:
-- Мещанство живЈт! торжествует! и процветает! Все они пять стали
кричать своЈ, не слушая других и {401} не соглашаясь с ними.
С налитой, ничего уже не соображающей головой, стыдясь своей выходки и
рыданий, Надя, как была, в том лучшем, что надевала на свидание, бросилась
плашмя на кровать и накрыла голову подушкой.
Люда снова перепудрилась, расправила над беличьей шубкой вьющиеся белые
локоны, спустила чуть ниже глаз вуалетку и, не убрав-таки постели, но в
уступку накинув одеяло, ушла.
Надю окликали, она не шевелилась. Даша сняла с неЈ туфли и завернула
углы одеяла ей на ноги.
Потом раздался ещЈ стук, по которому выпорхнула Оленька в коридор, как
ветер вернулась, подвела кудри под шляпку, юркнула в меховушку с жЈлтым
воротником и новой походкой пошла к двери.
(Эта походка была -- на радость, но и -- на борьбу...)
Так 318-я комната отправила в мир один за другим два прелестных и
прелестно одетых соблазна.
Но, потеряв с ними оживление и смех, комната стала совсем унылой.
Москва была огромный город, а идти в ней было -- некуда...
Муза опять не читала, сняла очки и спрятала лицо в большие ладони.
Даша сказала:
-- Глупая Ольга! Ведь поиграет и бросит.

Страницы: (281) :  <<  ... 265266267268269270271272273274275276277278279280 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Должно,
лампадка. Зудит мошкара над головой, и еще тише.
Тухнет огонь, будто его и не было. И не найдешь глазами, где была
деревня. Обрадовалась и загудела мошкара -- и сразу пропала. Один остался
комарик и звенит как за две версты, а он на носу. Маленький и живой. Я мал и
один, тихо и темно. Но сразу может кто-то показаться, ударить, загреметь и
все осветить. И увидишь не то, что видно днем, а другое, и кто-то посмотрит
оттуда на тебя, улыбнется и скроется.
А утром будут те же луга, поля, солома, деревня и плетни. И солнце
ползет и чешет пашни. И я увижу, что здесь родился, и никуда не пойду.
Волчек ныл у сенец. Ветер шарахался в ставни. Мухи притихли на потолке,
мать проснулась и глядела на меня.
Я задремал на столе и увидел счастливый сон, а утром забыл его и не мог
рассказать.
На другой день мы с Серегой работать не пошли. А пошли в поле, куда
подальше. Там мы залегли в песчаном логу и стали думать каждый про свое.
Солнце туго лезло по верху, выдирало из земли последнюю травку и
растекалось по прохладному белому небу.
Сейчас ребята таскают там носилки. Долго еще до вечера, подумал я, и
мне стало нехорошо на душе.
-- Серег, а Серег? -- позвал я.
-- Ну -- што?
-- В селе за рекою потух огонек...
-- Игде?
-- Вечером на том боку в деревне...
-- Нук штож.
Мы лежали на земле, как на теплой ладони. Осыпался песок и за шею
поналезли муравьи. Парило будто весной. Мы поняли, что лежим прямо против
неба и что мы живы. Я прижался к земле и почуял, как лечу вместе с ней и
люблю.
Песок перестал ссыпаться, и ветер совсем стих. Я махнул рукою -- ничего
не было надо мною. Серега переобувался и слушал... Я схватился за траву и
испугался. Мне подумалось, что я падаю, и я замер и прижался. Песок был
горяч и крепок, и я отошел.
-- Тут ведь земля не такая как у нас, -- сказал я Сереге тихо, чтобы он
ничего не узнал.
-- Тут не земля, а песок.
На дороге пыль закрутилась столбом...

Андрей Платонов   
«Серега и я»