В круге первом (т.1)

От кого и ждать было
нельзя -- или аспирантуру кончает, или ассистентствует. Да, ну а гордость-то
наша -- Дмитрий Дмитрич! Горяинов-Шаховской!?
Горяинов-Шаховской! Маленький старик, уже неопрятный от глубокой
старости, то перемажет мелом свою чЈрную вельветовую куртку, то тряпку от
доски положит в карман вместо носового платка. Живой анекдот, собранный из
многочисленных "профессорских" анекдотов, душа Варшавского императорского
университета, переехавшего в девятьсот пятнадцатом в коммерческий Ростов как
на кладбище. Полвека научной работы, поднос поздравительных телеграмм -- из
Милуоки, Кэптауна, Йокагамы. А в 30-м году, когда университет перестряпали в
"индустриально-педагогический институт" -- был вычищен пролетарской
комиссией по чистке как элемент буржуазно-враждебный. И ничто не могло б его
спасти, если б не личное знакомство с Калининым -- говорили, будто отец
Калинина был крепостным у отца профессора. Так или нет, но съездил Горяинов
в Москву и привЈз указание: этого не трогать!
И не стали трогать. До того стали не трогать, что вчуже становилось
страшно: то напишет исследование по естествознанию с математическим
доказательством бытия Бо- {59} га. То на публичной лекции о своЈм кумире
Ньютоне прогудит из-под жЈлтых усов:
-- Тут мне прислали записку: "Маркс написал, что Ньютон -- материалист,
а вы говорите -- идеалист." Отвечаю: Маркс передЈргивает. Ньютон верил в
Бога, как всякий крупный учЈный.
Ужасно было записывать его лекции! Стенографистки приходили в отчаяние!
По слабости ног усевшись у самой доски, к ней лицом, к аудитории спиной, он
правой рукой писал, левой следом стирал -- и всЈ время что-то непрерывно
бормотал сам с собой. Понять его идеи во время лекции было совершенно
исключено. Но когда Нержину с товарищем удавалось вдвоЈм, деля работу,
записать, а за вечер разобрать -- душу осеняло нечто, как мерцание звЈздного
неба.
Так что же с ним?.. При бомбЈжке города старика контузило, полуживого
увезли в Киргизию. А с сыновьями-доцентами во время войны, ВеренЈв точно не
знает, но что-то грязное, какое-то предательство. Младший Стивка, говорят,
сейчас грузчиком в нью-йоркском порту.
Нержин внимательно смотрел на ВеренЈва. УчЈные головы, вы кидаетесь
многомерными пространствами, отчего ж вы только жизнь просматриваете
коридорчиками? Над мыслителем издевались какие-то хари и твари -- это была
недоработка, временный загиб; дети припомнили унижения отца -- это грязное
предательство. И кто это знает -- грузчиком, не грузчиком?
Оперуполномоченные формируют общественное мнение...
Но за что... Нержин сел?
Нержин усмехнулся.
Ну, а за что, всЈ-таки?
-- За образ мыслей, ПЈтр Трофимович. В Японии есть такой закон, что
человека можно судить за образ его невысказанных мыслей.

Страницы: (281) :  <<  ... 28293031323334353637383940414243 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Поэтому Иван избрал третий путь - замкнуться в гордом молчании.
Это ему выполнить не удалось, так как пришлось отвечать на ряд
неприятнейших вопросов, вроде такого, например, что не болел ли Иван
сифилисом. Иван ответил мрачно "нет" и далее отвечал "да" и "нет", подвергся
осмотру и какому-то впрыскиванию и решил дожидаться кого-нибудь главного.
Главного он дождался после завтрака в своей комнате. Иван выпил чаю,
без аппетита съел два яйца всмятку.
После этого дверь в его комнату открылась и вошло очень много народу в
белых балахонах. Впереди шел, как предводитель, бритый, как актер, человек
лет сорока с лишним, с приятными темными глазами и вежливыми манерами.
- Доктор Стравинский, - приветливо сказал бритый, усаживаясь в креслице
с колесиками у постели Ивана.
- Вот, профессор, - негромко сказал один из мужчин в белом и подал
Иванушкин лист. "Кругом успели исписать", - подумал Иван хмуро.
Тут Стравинский перекинулся несколькими загадочными словами со своими
помощниками, причем слух Ивана, не знавшего никакого языка, кроме родного,
поразило одно слово, и это слово было "фурибунда". Иван изменился в лице,
что-то стукнуло ему в голову и вспомнились вдруг закат на Патриарших и
беспокойные вороны.
Стравинский, сколько можно было понять, поставил себе за правило
соглашаться со всем, что ему говорили, и все одобрять. По крайней мере, что
бы ему ни говорили, он на все со светлым выражением лица отвечал: "Славно!
Славно!"
Когда ординаторы перестали бормотать, Стравинский обратился к Ивану:
- Вы - поэт?
- Поэт, - мрачно ответил Иван и вдруг почувствовал необыкновенное
отвращение к поэзии и самые стихи свои, которые еще недавно ему очень
нравились, вспомнил с неудовольствием. В свою очередь, он спросил
Стравинского:
- Вы - профессор?
Стравинский вежливо наклонил голову.
- Вы здесь главный?
Стравинский и на это поклонился, а ординаторы улыбнулись.
- Мне с вами нужно поговорить...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Мастер и Маргарита (переписанные главы)»