В круге первом (т.1)

Потом подумал и
добавил:
-- Ладна, да первого мая.
Задание было сверхответственно и исключительно по сжатому сроку. В
министерстве подумали -- и определили Яконову вытаскивать Марфино самому.
Напрасно тщился Яконов доказать свою загруженность, невозможность
совмещения. Начальник Отдела Фома Гурьянович Осколупов посмотрел кошачьими
зеленоватыми глазами -- Яконов вспомнил замаранность своей анкеты (он шесть
лет проси- {63} дел в тюрьме) и смолк.
С тех пор, скоро два года, пустовал кабинет главного инженера Отдела в
апартаментах министерства. Главный инженер дневал и ночевал в загородном
здании бывшей семинарии, венчавшейся шестиугольной башнею над куполом
упразднЈнного алтаря.
Сперва даже приятно было самому поруководить: устало захлопнуть дверцу
в персональной "Победе", убаюканно домчаться в Марфино; миновать в
оплетенных колючкою воротах вахтера, отдающего приветствие; и ходить в
окружении свиты майоров и капитанов под столетними липами марфинской рощи.
Начальство ещЈ ничего не требовало от Яконова -- только планы, планы, планы
и соцобязательства. Зато рог изобилия МГБ опрокинулся над Марфинским
институтом: английская и американская покупная аппаратура; немецкая
трофейная; отечественные зэки, вызванные из лагерей; техническая библиотека
на двадцать тысяч новинок; лучшие оперуполномоченные и архивариусы, зубры
секретного дела; наконец, охрана высшей лубянской выучки. Понадобилось
отремонтировать старый корпус семинарии, возвести новые -- для штаба
спецтюрьмы, для экспериментальных мастерских, -- и в пору желтоватого
цветения лип, когда они сладили запахом, под сенью исполинов послышалась
печальная речь нерадивых немецких военнопленных в потрЈпанных ящеричных
кителях. Эти ленивые фашисты на четвЈртом году послевоенного плена
совершенно не хотели работать. Невыносимо, было русскому взгляду смотреть,
как они разгружают машины с кирпичом: медленно, бережно, будто он из
хрусталя, передают с рук на руки каждый кирпичик до укладки в штабель. Ставя
радиаторы под окнами, перестилая подгнившие полы, немцы слонялись по
сверхсекретным комнатам и исподлобья читали то немецкие, то английские
надписи на аппаратуре -- германский школьник мог бы догадаться, какого
профиля эти лаборатории! ВсЈ это было изложено в рапорте заключЈнного Рубина
на имя инженер-полковника и было совершенно справедливо, но очень неудобен
был этот рапорт оперуполномоченным Шикину и Мышину (в арестантском
просторечии -- Шишкину-Мышкину), ибо что теперь делать? не рапортовать же
выше о своей оплошности? А момент всЈ равно {64} был упущен, потому что
военнопленных уже отправляли на родину, и кто уехал в Западную Германию, тот
мог, если это кому интересно знать, доложить расположение всего института и
отдельных лабораторий.

Страницы: (281) :  <<  ... 31323334353637383940414243444546 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Час, когда я услышал ее сладостное приветствие, был точно
девятым этого дня. И так как впервые слова ее прозвучали, чтобы достигнуть
моих ушей, я преисполнился такой радости, что, как опьяненный, удалился от
людей; уединясь в одной из моих комнат, я предался мыслям о куртуазнейшей
госпоже. Когда я думал о ней, меня объял сладостный сон, в котором мне
явилось чудесное видение4. Мне казалось, что в комнате моей я вижу облако
цвета огня5 и в нем различаю обличье некого повелителя, устрашающего взоры
тех, кто на него смотрит. Но такой, каким он был, повелитель излучал великую
радость, вызывавшую восхищение. Он говорил о многом, но мне понятны были
лишь некоторые слова; среди них я разобрал следующие: "Ессe dominus tuus"*.
В его объятиях, казалось мне, я видел даму, которая спала нагая, лишь слегка
повитая кроваво-красным покрывалом. Взглянув пристально, я в ней узнал
госпожу спасительного приветствия, соизволившую приветствовать меня днем. И
в одной из рук своих, казалось мне, Амор держал нечто объятое пламенем, и
мне казалось, что он произнес следующие слова: "Vide cor tuum"**. Оставаясь
недолго, он, казалось мне, разбудил спящую и прилагал все силы свои, дабы
она ела то, что пылало в его руке; и она вкушала боязливо. После этого,
пробыв недолго со мной, радость Амора претворилась в горькие рыдания; рыдая,
он заключил в свои объятия госпожу и с нею -- чудилось мне -- стал
возноситься на небо6. Я почувствовал внезапно такую боль, что слабый мой сон
прервался и я проснулся. Тогда я начал размышлять о виденном и установил,
что час, когда это видение мне предстало, был четвертым часом ночи: отсюда
ясно, что он был первым из последних девяти ночных часов7. Я размышлял над
тем, чту мне явилось, и наконец решился поведать об этом многим из числа
тех, кто были в это время известными слагателями стихов8. И так как я сам
испробовал свои силы в искусстве складывать рифмованные строки, я решился
сочинить сонет, в котором приветствовал бы всех верных Амору, прося их
высказать то, что думают они о моем видении...

Данте Алигьери (Dante Alighieri)   
«Новая жизнь»