В круге первом (т.1)

Макс окончил молитву -- и шестеро сели. Пятерых из них схлынуло
горько-сладкое ощущение родины -- устроенной, устоявшейся страны, милой
Германии, под черепичными крышами которой был так трогателен и светел этот
первый в году праздник. А шестой среди них -- крупный мужчина с широкой
чЈрной бородой, был еврей и коммунист.
Льва Рубина судьба сплела с Германией и ветвями мира и прутьями войны.
В миру он был филолог-германист, разговаривал на безупречном
современном hoch-Deutsch, обращался при надобности к наречиям средне-,
древне- и верхне-германским. Всех немцев, когда-либо подписывавших свои
имена в печати, он без напряжения вспоминал как личных знакомых. О маленьких
городках на Рейне рассказывал так, как если б хаживал не раз их умытыми
тенистыми улочками.
А побывал он -- только в Пруссии, и то -- с фрон- {22} том.
Он был майором "отдела по разложению войск противника". Из лагерей
военнопленных он выуживал тех немцев, которые не хотели оставаться за
колючей проволокой и соглашались ему помогать. Он отбирал их оттуда и
безбедно содержал в особой школе. Одних он перепускал через фронт с
тринитротолуолом, с фальшивыми рейхсмарками, фальшивыми отпускными
свидетельствами и солдатскими книжками. Они могли подрывать мосты, могли
прокатиться домой и погулять, пока не поймают. С другими он говорил о ГЈте и
Шиллере, обсуждал для машин-"звуковок" уговорные тексты, чтоб воюющие братья
обернули оружие против Гитлера. Из его помощников самые способные к
идеологии, наиболее переимчивые от нацизма к коммунизму, передавались потом
в разные немецкие "свободные комитеты" и там готовили себя для будущей
социалистической Германии; а кто попроще, посолдатистей -- с теми Рубин к
концу войны раза два и сам переходил разорванную линию фронта и силой
убеждения брал укреплЈнные пункты, сберегая советские батальоны.
Но нельзя было убеждать немцев, не врастя в них, не полюбив их, а с
дней, когда Германия была повержена -- и не пожалев. За то и был Рубин
посажен в тюрьму: враги по Управлению обвинили его, что он после январского
наступления 45-го года агитировал против лозунга "кровь за кровь и смерть за
смерть".
Было и это, Рубин не отрекался, только всЈ неизмеримо сложней, чем
можно было подать в газете или чем написано было в его обвинительном
заключении.
Рядом с табуреткой, где светилась сосновая ветвь, были сплочены две
тумбочки, образуя как бы стол. Стали угощаться: рыбными консервами (зэкам
шарашки с их лицевых счетов делали закупки в магазинах столицы), уже
остывающим кофе и самодельным тортом. Завязался степенный разговор. Макс
направлял его на мирные темы: на старинные народные обычаи, умильные истории
рождественской ночи.

Страницы: (281) :  <<  ... 234567891011121314151617 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... В расчете на интервью,
симпозиумы, лекции, торжественные приемы. Полагаю, он сгодился бы и для
Нобелевской церемонии. Дальше - поплиновая рубашка и туфли, завернутые в
бумагу. Под ними - вельветовая куртка на искусственном меху. Слева - зимняя
шапка из фальшивого котика. Три пары финских креповых носков. Шоферские
перчатки. И наконец - кожаный офицерский ремень.
На дне чемодана лежала страница "Правды" за май восьмидесятого года.
Крупный заголовок гласил: "Великому учению - жить!". В центре - портрет
Карла Маркса.
Школьником я любил рисовать вождей мирового пролетариата. И особенно -
Маркса. Обыкновенную кляксу размазал - уже похоже...
Я оглядел пустой чемодан. На дне - Карл Маркс. На крышке - Бродский. А
между ними - пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Я закрыл чемодан. Внутри гулко перекатывались шарики нафталина. Вещи
пестрой грудой лежали на кухонном столе. Это было все, что я нажил за
тридцать шесть лет. За всю мою жизнь на родине. Я подумал - неужели это все?
И ответил - да, это все.
И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Наверное, они таились в
складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу. Воспоминания,
которые следовало бы назвать - "От Маркса к Бродскому". Или, допустим - "Что
я нажил". Или, скажем, просто - "Чемодан"...
Но, как всегда, предисловие затянулось.


КРЕПОВЫЕ ФИНСКИЕ НОСКИ



Эта история произошла восемнадцать лет тому назад. Я был в ту пору
студентом Ленинградского университета.
Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание
воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной
обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.
Существуют в мире точные науки. А значит, существуют и неточные. Среди
неточных, я думаю, первое место занимает филология. Так я превратишься в
студента филфака.
Через неделю меня полюбила стройная девушка в импортных туфлях. Звали
ее Ася.
Ася познакомила меня с друзьями...

Довлатов Сергей Донатович   
«Чемодан»