В круге первом (т.2)

Рубин отошЈл в угол и сжал в ладонях стучащую волнами боли голову. Ему
прояснялся тот единственный сокрушительный удар, который он мог нанести
Сологдину и всей их своре. Ничем другим их не проберЈшь, меднолобых!
Никакими фактическими доводами и историческими оправданиями потом не будешь
перед ними прав! Атомную бомбу! -- вот это одно они поймут. Перемочь
болезнь, слабость, нежелание -- и завтра с раннего утра припасть,
принюхаться к следу этого анонима-негодяя, спасти {158} атомную бомбу для
Революции.
Петров! -- Сяговитый! -- Володин! -- Щевронок! Заварзин!

--------
70

Уже заполночь Иннокентий и Дотнара возвращались домой в такси.
На пустеющие улицы, забеляя огляд на дома, густо падал снег. Он
опускался спокойствием и забвением.
Та ответная теплота к жене, вызванная сегодня в доме тестя еЈ внезапной
покорностью, та теплота не минула и сейчас, за кромою глаз людских. Дотти
непринуждЈнно переполаскивала -- о том и о тех, кто был на вечере, о
трудностях и надеждах с клариным замужеством, -- Иннокентий дружелюбно
слушал еЈ.
Он отдыхал. Он отдыхал от невмещаемого напряжения этих суток, и
почему-то ни с кем бы не было ему так хорошо отдыхать сейчас, как с этой
любленой, опостылей, клятой, брошенной, изменившей женщиной, и всЈ равно
неотъЈмной, и всЈ равно содорожницей.
Он нерассудно обнял еЈ вокруг плеч.
Ехали так.
Им самим же отвергнутые касания этой женщины сейчас опять заныли в нЈм.
Он покосился. Покосился на еЈ губы. На эти единственные, слияние с
которыми можно длить, и длить, и длить -- и не пресыщает. Были поводы
Иннокентию узнать, что так бывает редко, почти никогда. Были поводы ему
узнать, что не соединяется в одной женщине всЈ, что хотели бы мы. Губы,
волосы, плечи, кожу и ещЈ многое надо было бы по частям, по частям собирать
из разных в одну, как природа не хочет делать. А ещЈ собирать -- душевные
движения, и нрав, и ум, и обычай.
Можно простить Дотти, что не всем она одарена. Ни у кого нет всего. У
неЈ есть немало.
Вдруг вошла ему такая мысль: что, если б эта женщина никогда бы не была
его женой, ни любовницей, а заведомо принадлежала другому, но вот так он
обнял бы еЈ в {159} автомобиле, и она покорно ехала бы к нему домой -- что б
он к ней сейчас испытывал?
Почему тогда он бы не ставил ей в вину, что она побывала в чужих руках,
и во многих? А если это его жена -- то оскорбительно?
Но дикое и презренное он ощущал в себе то, что вот такая, попорченная,
она ещЈ гибельней его к себе тянула. Он почувствовал это сейчас.
И снял руку.
Конечно, всЈ было легче, чем думать, как за ним охотятся. Как, может
быть, дома ждЈт его сейчас засада. На лестничной клетке. Или даже в самой
квартире -- ведь им нетрудно открыть, войти.

Страницы: (271) :  <<  ... 100101102103104105106107108109110111112113114115 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И до вечера в саду толпится
народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот
пляски...
К ночи в погоду становится очень холодно и росисто.
Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины,
бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне
или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно.
Темнеет. И вот еще запах: в саду -- костер, и крепко тянет
душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада --
сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша
багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно
вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра,
меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по
всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко
нарисуются две ноги -- два черных столба. И вдруг все это
скользнет с яблони -- и тень упадет по всей аллее, от шалаша до
самой калитки...
Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в
небе уже высоко блещет бриллиантовое созвездие Стожар, еще раз
пробежишь в сад.
Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша.
Там на полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный
Путь.
-- Это вы, барчук? -- тихо окликает кто-то из темноты.
-- Я. А вы не спите еще, Николай?
-- Нам нельзя-с спать. А, должно, уж поздно? Вон, кажись,
пассажирский поезд идет...
Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле, дрожь
переходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом,
ускоренно выбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча,
несется поезд... ближе, ближе, все громче и сердитее... И вдруг
начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю...
-- А где у вас ружье, Николай?
-- А вот возле ящика-с.
Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с маху
выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к
небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом
грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в
чистом и чутком воздухе...

Бунин Иван Алексеевич   
«Антоновские яблоки»