В круге первом (т.2)

-- Мне плохо, -- сказал Рубин. -- Нужен порошок. Отведите к фельдшеру.
Надзиратель подумал.
-- Ладно, позвоню.
Рубин продолжал ходить.
Он был фигурой вообще трагической.
Он раньше всех, кто сидел здесь теперь, переступил тюремный порог.
Двоюродный взрослый брат, перед которым шестнадцатилетний ЛЈвка
преклонялся, поручил ему спрятать типографский шрифт. ЛЈвка схватился за это
восторженно. Но не уберЈгся соседского мальчишки. Тот подглядел и завалил
ЛЈвку. ЛЈвка не выдал брата -- он сплЈл историю, что нашЈл шрифт под
лестницей.
Одиночка харьковской внутрянки, двадцать лет на- {164} зад,
представилась Рубину, всЈ так же мерно, топтальной поступью расхаживающему
по коридору.
Внутрянка построена по американскому образцу -- открытый многоэтажный
колодец с железными этажными переходами и лесенками, на дне колодца --
регулировщик с флажками. По тюрьме гулко разносится каждый звук. ЛЈвка
слышит, как кого-то с грохотом волокут по лестнице, -- и вдруг раздирающий
вопль потрясает тюрьму:
-- Товарищи! Привет из холодного карцера! Долой сталинских палачей!
Его бьют (этот особенный звук ударов по мягкому!), ему зажимают рот,
вопль делается прерывистым и смолкает -- но триста узников в трЈхстах
одиночках бросаются к своим дверям, колотят и истошно кричат:
-- Долой кровавых псов!
-- Рабочей крови захотелось?
-- Опять царя на шею?
-- Да здравствует ленинизм!..
И вдруг в каких-то камерах исступлЈнные голоса начинают:

Вставай, проклятьем заклеймЈнный...

И вот уже вся незримая гуща арестантов гремит до самозабвения:

Это есть наш последний
И решительный бой!..

Не видно, но у многих поющих, как и у ЛЈвки, должны быть слезы восторга
на глазах.
Тюрьма гудит разбереженным ульем. Кучка тюремщиков с ключами затаилась
на лестницах в ужасе перед бессмертным пролетарским гимном...
Какие волны боли в затылок! Что за распиранье в правом подвздошьи!
Рубин снова постучал в окошко. По второму стуку высунулось заспанное
лицо того же надзирателя. Отодвинув рамку со стеклом, он буркнул:
-- Звонил я. Не отвечают. {165}
И хотел задвинуть рамку, но Рубин не дал, ухватясь рукой:
-- Так сходите ногами! -- с мучительным раздражением прикрикнул он. --
Мне плохо, понимаете? Я не могу спать! Вызовите фельдшера!
-- Ну, ладно, -- согласился вертухай.
И задвинул форточку.
Рубин снова стал ходить, всЈ так же безнадЈжно отмеривая заплЈванное,
замусоренное пространство прокуренного коридора, и так же мало подвигаясь в
ночном времени.
И за образом харьковской внутрянки, которую он вспоминал всегда с
гордостью, хотя эта двухнедельная одиночка висела потом над всеми его
анкетами и всей его жизнью и отяготила его приговор сейчас, вступили в
память воспоминания -- скрываемые, палящие.

Страницы: (271) :  <<  ... 104105106107108109110111112113114115116117118119 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Ну, знаешь, отец! "Мисс"! Стыдно тебе так обращаться со вдовой.
Архидиакон. Стыдно тебе так обращаться с отцом! Твой злополучный брак был
чудовищным безрассудством. Тебя приучили к образу жизни, который тебе
решительно не по средствам - который мне не по средствам,- у тебя
вообще нет никаких средств. Почему ты не вышла за Мэтью, моего лучшего
викария?
Эрминтруда. Я хотела, а ты мне не позволил. Ты настоял, чтобы я вышла за
Рузенхонкерса-Пипштейна.
Архидиакон. Я хотел устроить тебя как можно лучше, дитя мое.
Рузенхонкерс-Пипштейн был миллионером.
Эрминтруда. Откуда ты знал, что он миллионер?
Архидиакон. Да ведь он приехал из Америки! Конечно, он был миллионером. К
тому же он доказал моим поверенным, что в момент заключения брака у
него было пятнадцать миллионов долларов.
Эрминтруда. Мне эти поверенные доказали, что в момент смерти у него было
шестнадцать миллионов. Он действительно был миллионером и остался им до
конца.
Архидиакон. О мамон, мамон! Я наказан за то, что преклонил колена перед
богатством. Неужели от твоей доли наследства ничего не осталось? Мы
считали, что тебе обеспечено пятьдесят тысяч долларов в год. И ведь
только половина ценностей казалась спекулятивной - остальные деньги
были в гарантированных акциях! Куда все это делось?
Эрминтруда. Спекулятивные акции все время падали, а гарантированные
приходилось продавать, чтобы платить долги по спекулятивным, - пока вся
эта лавочка не лопнула.
Архидиакон. Эрминтруда! Как ты выражаешься!
Эрминтруда. О господи! Как бы ты выражался, если бы у тебя отняли пятьдесят
тысяч в год? Короче говоря, я не могу жить в нищете, как у вас принято.
Архидиакон. В нищете!
Эрминтруда. Я привыкла к удобствам.
Архидиакон. К удобствам!
Эрминтруда. К богатству, если тебе угодно. К роскоши, если желаешь. Называй
как хочешь. Я не могу жить в доме, на содержание которого тратят меньше
ста тысяч долларов в год.
Архидиакон. В таком случае, моя дорогая, тебе придется найти себе еще одного
жениха-миллионера, а пока можешь пойти в горничные к принцессе!
Эрминтруда...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Инка перусалемский»