В круге первом (т.2)

Да, он уже любил Его!) И за
что бы было теперь арестовывать, мстить тем, кто спорил прежде?
-- Я не знаю. Никогда он троцкистом не был, -- от-
----------------------------------
* 518 новых строек первой пятилетки и 1040 новых МТС -- известный
частый лозунг того времени. {167} вечал язык ЛЈвки, но рассудок его
воспринимал, что, говоря по взрослому, без чердачной мальчишеской романтики,
-- запирательство было уже ненужным.
Короткие энергичные жесты секретаря парткома. Партия! Не есть ли это
высшее, что мы имеем? Как можно запираться... перед Партией?! Как можно не
открыться... Партии?! Партия не карает, она -- наша совесть. Вспомни, что
говорил Ленин...
Десять пистолетных дул, уставленных в его лицо, не запугали бы ЛЈвку
Рубина. Ни холодным карцером, ни ссылкою на Соловки из него не вырвали бы
истины. Но перед Партией?! -- он не мог утаиться и солгать в этой
черно-красной исповедальне.
Рубин открыл -- когда, где состоял брат, что делал.
И смолкла женщина-проповедник.
А вежливый гость в жЈлтых полуботинках сказал:
-- Значит, если я правильно вас понял... -- и прочЈл с листа
записанное.
-- Теперь подпишитесь. Вот здесь.
ЛЈвка отпрянул:
-- Кто вы?? Вы -- не Партия!
-- Почему не партия? -- обиделся гость. -- Я тоже член партии. Я --
следователь ГПУ.
Рубин снова постучал в окошко. Надзиратель, явно оторванный ото сна,
просопел:
-- Ну, чего стучишь? Сколь раз звонил я -- не отвечают.
Глаза Рубина стали горячими от негодования:
-- Я вас сходить просил, а не звонить! Мне с сердцем плохо!! Я умру
может быть!
-- Не умрЈ-ошь, -- примирительно и даже сочувственно протянул вертухай.
-- До утра-то дотянешь. Ну, сам посуди -- как же я уйду, а пост брошу?
-- Да какой идиот ваш пост возьмЈт! -- крикнул Рубин.
-- Не в том, что возьмЈт, а устав запрещает. В армии -- служил?
Рубину так сильно било в голову, что он и сам едва не поверил, что
сейчас может кончиться. Видя его искажЈн- {168} ное лицо, надзиратель
решился:
-- Ну, ладно, отойди от волчка, не стучи. Сбегаю.
И, наверно, ушЈл, Рубину показалось, что и боль чуть уменьшилась.
Он опять стал мерно ходить по коридору.
... А сквозь память тянулись воспоминания, которых совсем не хотел он
возбуждать. Которые забыть -- значило исцелиться.
Вскоре после тюрьмы, заглаживая вину перед комсомолом и спеша самому
себе и единственно-революционному классу доказать свою полезность, Рубин с
маузером на боку поехал коллективизировать село.
Три версты босиком убегая и отстреливаясь от взбешенных мужиков, что
тогда видел в этом? "Вот и я захватил гражданскую войну." Только.
Разумелось само собой! -- разрывать ямы с закопанным зерном, не давать
хозяевам молоть муки и печь хлеба, не давать им набрать воды из колодца.

Страницы: (271) :  <<  ... 106107108109110111112113114115116117118119120121 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Но играть он не способен. Попробуйте
превратить театр из места поучений в место развлечений, и театр сделается
для него не то чтобы настоящим балаганом, но источником возбуждений для
спортсмена и сластолюбца.
Однако среди современной столичной публики этот сытый английский
недоросль занимает незначительное место. В длинных очередях, в которые
каждый вечер выстраиваются около модных театров жаждущие зрители, мужчины
вкраплены, как коринка в яблочном пироге. Большинство составляют женщины. Но
и те и другие принадлежат к наименее здоровому из наших общественных классов
- к тому классу, который получает от восемнадцати до тридцати шиллингов в
неделю за сидячую работу и живет или в унылых меблированных комнатах, или же
вместе со своими невыносимо прозаическими семьями. Эти люди ничего не
понимают в театре: им не свойственны ни нетерпение философа постичь
реальность (хотя реальность - это единственное, от чего он хотел бы уйти),
ни жажда энергичного действия или удовлетворения, характерная для
спортсмена, ни опытная, лишенная иллюзии чувственность упитанного богача,
будь он джентльменом или трактирщиком. Они много читают и отлично
ориентируются в мире популярных романов - этом рае для дураков. Они обожают
красавца мужчину и красавицу женщину; им нравится видеть их обоих модно
одетыми, в изысканной праздности, на фоне элегантных гостиных и увядающих
садов, влюбленными, но влюбленными сентиментально и романтично: всегда
ведущий себя как полагается леди и джентльменам. Все это безнадежно
скучно зрителям партера, где места покупаются (если вообще покупаются)
людьми, у которых есть собственные костюмы и гостиные и которые знают, что
это всего-навсего маскарад, где нет никакой романтики и очень мало того, что
интересовало бы большинство участников маскарада, - разве только тайная игра
естественной распущенности.
Нельзя как следует изучить зрителей партера, если не принять в расчет,
что среди них отсутствует богатый английский купец-евангелист со своим
семейством и присутствует богатый еврейский коммерсант со своей семьей...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Три пьесы для пуритан»