В круге первом (т.2)

Рубин спросил, который час, узнал, что уже половина четвЈртого, и ушЈл.
Проходя опять двор и оглянувшись на ночные липы, озарЈнные снизу отсветом
пятисот- и двухсотваттных ламп зоны, он глубоко-глубоко вдохнул воздух,
пахнущий снегом, наклонился, полной жменею несколько раз захватил
звЈздчатого пушничка и им, невесомым, бестелесным, льдистым, отЈр лицо, шею,
набил рот.
И душа его приобщилась к свежести мира.

--------
73

Дверь в столовую из спальни была непритворена, и ясно раздался один
полновесный удар, в каких-то вторичных отзвуках не сразу погасший в стенных
часах.
Половина какого это часа, Адаму Ройтману хотелось взглянуть на ручные,
дружески тикавшие на тумбочке, но он боялся вспышкой света потревожить жену.
Жена спала частью на боку, частью ничком, лицом уткнувшись в плечо мужа.
Они были женаты уже пятый год, но даже в полусознании он чувствовал в
себе разлитие нежности оттого, что она рядом, что она как-нибудь смешно
спит, грея меж его ног свои маленькие вечно мЈрзнущие ступни.
Адам только что проснулся от нескладного сна. Хотел {175} заснуть, но
успели вспомниться последние вечерние новости, потом неприятности по работе,
затолпились мысли, мысли, глаза размежились -- установилась та ночная
чЈткость, при которой бесполезно пытаться уснуть.
Шум, топот и передвигание мебели, с вечера долго слышные над головой, в
квартире Макарыгиных, давно уже стихли.
Там, где занавеси не сходились, из окна проступало слабое сероватое
свечение ночи.
В ночном белье, плашмя, лишЈнный сна, Адам Вениаминович Ройтман не
чувствовал той твЈрдости положения и того подъЈма над людьми, которые
сообщались ему днЈм погонами майора МГБ и значком лауреата сталинской
премии. Он лежал навзничь и, как всякий простой смертный, ощущал, что мир
многолюден, жесток и что жить в нЈм -- нелегко.
Вечером, когда у Макарыгиных кипело веселье, к Ройтману зашЈл один
давнишний друг его, тоже еврей. ПришЈл он без жены, озабоченный, и
рассказывал о новых притеснениях, ограничениях, снятиях с работы и даже
высылках.
Это не было ново. Это началось ещЈ прошлой весной, началось сперва в
театральной критике и выглядело как невинная расшифровка еврейских фамилий в
скобках. Потом переползло в литературу. В одной газетке-сплетнице,
газетЈнке-потаскухе, занятой чем угодно, кроме своего прямого дела --
литературы, кто-то шепнул ядовитое словцо -- космополит. И слово было
найдено! Прекрасное гордое слово, объединявшее мир, слово, которым венчали
гениев самой широкой души -- Данте, ГЈте, Байрона, -- это слово в газетЈнке
слиняло, сморщилось, зашипело и стало значить -- жид.
А потом поползло дальше, стыдливо стало прятаться в папках за закрытыми
дверьми.
А теперь холодное преддыхание достигло уже и технических кругов.

Страницы: (271) :  <<  ... 111112113114115116117118119120121122123124125126 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море,
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.

Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.

Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
А если день погас,
Я буду петь... Я буду петь о Солнце
В предсмертный час!

Будем как Солнце! Забудем о том,
Кто нас ведет по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному,
К новому, к сильному, к доброму, к злому,
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному,
В нашем хотеньи земном!

Будем, как Солнце всегда молодое,
Нежно ласкать огневые цветы,
Воздух прозрачный и все золотое.
Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое,
Будь воплощеньем внезапной мечты!
Только не медлить в недвижном покое,
Дальше, еще, до заветной черты,
Дальше, нас манит число роковое
В Вечность, где новые вспыхнут цветы.
Будем как Солнце, оно — молодое.
В этом завет Красоты!


2. Воздушный храм

Высоко над землею, вечерней и пленной,
Облака затаили огни.
Сколько образов, скованных жизнью мгновенной,
Пред очами проводят они.

Кто-то светлый там молится, молит кого-то,
Преклоняется, падает ниц.
И горящих небесных икон позолота
Оттеняет видения лиц.

Это храм, из воздушности светом сплетенный,
В нем кадильницы молча горят.
И стоят богомольцы толпой преклоненной,
Вырастает их призрачный ряд.

И одни возникают, другие уходят,
Прошептавши молитву свою.
И ушедшие — в мире, незримые, бродят,
Созидая покров бытию.

Из воздушного храма уносят далеко
Золотую возможность дождей,
Безотчетную веру живого потока,
И молитвенность кротких страстей.

А горячее Солнце, воззвавши их к жизни,
Наклонилось к последней черте,
И уходит к своей запредельной отчизне,
В беспредельной своей красоте...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Книга стихов. Будем как солнце»