В круге первом (т.2)

Город был южный, евреев было с половину группы.
Хотя были мальчики сыновьями юристов, зубных врачей, а то и мелких
торговцев, -- все себя остервенело-убеждЈнно считали пролетариями. А этот
избегал всяких речей о политике, как-то немо подпевал хоровому
"Интернационалу", явно нехотя вступил в пионеры. Мальчики-энтузиасты давно
подозревали в нЈм контрреволюционера. Следили за ним, ловили. Происхождения
доказать не могли. Но однажды Олег попался, сказал: "Каждый человек имеет
право говорить всЈ, что он думает". -- "Как -- всЈ? -- подскочил к нему
Штительман. -- Вот Никола меня "жидовской мордой" назвал -- так и это тоже
можно?"
Из того и начато было на Олега дело! Нашлись друзья-доносчики, Шурик
Буриков и Шурик Ворожбит, кто видели, как виновник входил с матерью в
церковь и как он приходил в школу с крестиком на шее. Начались собрания,
заседания учкома, группкома, пионерские сборы, линейки -- и всюду выступали
двенадцатилетние робеспьеры и клеймили перед ученической массой пособника
антисемитов и проводника религиозного опиума, который две недели уже не ел
от страха, скрывал дома, что исключЈн из пионеров и скоро будет исключЈн из
школы.
Адам Ройтман не был там заводилой, его втянули -- но даже и сейчас
мерзким стыдом залились его щЈки.
Кольцо обид! кольцо обид! И нет из него выхода, как нет выхода из тяжбы
с Яконовым.
С кого начинать исправлять мир? С других? Или с себя?..
В голове уже наросла та тяжесть, а в груди -- та опустошЈнность,
которые нужны, чтоб уснуть.
Он пошЈл и тихо лЈг под одеяло. Пока не пробило шесть, надо непременно
заснуть.
С утра -- нажимать с фоноскопией! Громадный козырь! В случае успеха это
предприятие может разростись в отдельный научно-исследова...

{181}

--------
74

ПодъЈм на шарашке бывал в семь часов.
Но в понедельник задолго до подъЈма в комнату, где жили рабочие, пришЈл
надзиратель и толкнул в плечо дворника. Спиридон храпнул тяжело, прочнулся и
при свете синей лампочки посмотрел на надзирателя.
-- Одевайся, Егоров. Лейтенант зовЈт, -- тихо сказал надзиратель.
Но Егоров лежал с открытыми глазами, не шевелясь.
-- Слышь, говорю, лейтенант зовЈт.
-- Чего там? Ус...лись? -- так же не двигаясь, спросил Спиридон.
-- Вставай, вставай, -- тормошил надзиратель. -- Не знаю, чего.
-- Э-э-эх! -- широко потянулся Спиридон, заложил рыжеволосые руки за
голову и с затягом зевнул. -- И когда тот день придЈт, что с лавки не
встанешь!.. Часов-то много?
-- Да шесть скоро.
-- Шести-и нет?!.. Ну, иди, ладно.
И продолжал лежать.
Надзиратель перемялся, вышел.
Синяя лампочка давала свет на угол подушки Спиридона до косого крыла
тени от верхней койки. Так, в свету и в тени, с руками за головой, Спиридон
лежал и не двигался.

Страницы: (271) :  <<  ... 115116117118119120121122123124125126127128129130 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
     Это не был брак по любви. Маркиз женился по настоянию друзей и, так как ему было все равно, предоставил им выбор невесты; однако ни он, ни она ни разу об этом не пожалели. В течение всех четырнадцати лет их совместной жизни он был неизменно учтив с женой, поскольку не мыслил иного отношения к женщине, и оставался ей неизменно верен, поскольку его влекли только духовные радости. Но хотя Франсуаза родила ему пятерых детей, хотя она была ему не только женой, но и матерью, ограждавшей его от денежных забот, домашних хлопот и волнений, он совсем не знал ее и даже не подозревал, что не знает, - она была для него просто Франсуазой. Теперь же она казалась ему непостижимо величественной и даже страшной, и не потому, что ее уже не было в живых, а потому, что она умерла, окруженная ореолом самоотверженного материнства.
     Если бы Франсуаза узнала, что ее смерть пробудит в маркизе это новое чувство робости перед ней, она бы беспредельно удивилась. Ее отчаянная одинокая борьба за жизнь троих детей, заболевших тифом, представилась бы ей (если бы она вообще хоть на минуту задумалась над этим) вполне естественной, - ведь она была матерью. Но Франсуаза, женщина бесхитростная да к тому же не имевшая ни минуты свободного времени, не обременяла себя отвлеченными размышлениями о разнице между долгом матери и долгом отца и не раздумывая рисковала жизнью, оберегая в то же время от болезни своего мужа. Жизнь выдающегося ученого была слишком драгоценна, чтобы подвергать ее опасности. Он же ни во что не вмешивался - не из трусости, а просто потому, что он вообще никогда ни во что не вмешивался. Маркиз полностью доверял Франсуазе, и ему так же не могло прийти в голову усомниться в ее житейской мудрости, как ей оспаривать его суждение о каком-нибудь папирусе. И вот теперь, вырвав у смерти одного ребенка, она последовала в могилу за двумя другими, беспокоясь на смертном ложе только о том, сумеют ли слуги без нее содержать детей в чистоте и хорошо варить кофе.
     Старший из мальчиков, Анри, шел рядом с отцом и горько плакал...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«Прерванная дружба»