В круге первом (т.2)

Она не понимала.
И не могла бы понять.
Он сам ещЈ не понял. Тут ещЈ многое было неясно. Ничуть не заботясь о
показном "рабочем виде", не раскрывая ни готовальни, ни книг, ни чертежей,
Сологдин подпер голову и с невидящими открытыми глазами сидел.
Вот-вот должны были подойти к нему и позвать к инженер-полковнику.
И действительно позвали -- но к подполковнику.
Пришли жаловаться из фильтровой лаборатории, что до сих пор не выдали
им заказанного чертежа двух кронштейнов. Подполковник не был грубый человек
и, поморщась, только сказал:
-- Дмитрий Алексаныч, неужели такая сложность? Заказано было в четверг.
Сологдин подтянулся:
-- Виноват. Я уже кончаю их. Через час будут готовы.
Он ещЈ их не начинал, но нельзя же было признаться, что там всей работы
ему на час.

--------
78

Поначалу в жизни марфинских вольных имел большое принципиальное
значение профсоюз.
Кому неизвестен этот рычаг социалистического производства? Кто
благороднее профсоюзов мог попросить правительство об удлинении рабочего дня
и недели? о повышении норм выработки и снижении оплаты за труд? Не было у
горожан пищи или не было у них жилищ (часто -- ни того, ни другого) -- кто
приходил на помощь, как не профсоюз, разрешая своим членам по выходным дням
копать коллективные огороды и в часы досуга строить государственные дома? И
все завоевания револю- {210} ции и всЈ прочнеющее положение начальства
зиждилось тоже на профсоюзах. Никто лучше общего профсоюзного собрания не
мог потребовать от администрации изгнания своего сослуживца, жалобщика и
искателя справедливости, которого администрация не смела уволить в иной
форме. Ничья подпись на актах о списании имущества, негодного для
государственного использования, но ещЈ годного в домашнем быту директора, не
была так кристально-наивна, как подпись председателя месткома. А жили
профсоюзы на свои средства -- на тот тридцатый процент из зарплаты
трудящихся, который государство всЈ равно не могло удержать сверх двадцати
девяти процентов займовых и налоговых удержаний.
И в большом и в малом профсоюзы воистину становились повседневной
школой коммунизма.
И тем не менее в Марфино профсоюз отменили. Это так случилось: один
высокопоставленный товарищ из московского горкома партии узнал и только
ахнул: "Да вы что? -- и даже не добавил "товарищи". -- Да это троцкизмом
пахнет! Марфино -- воинская часть, какой такой профсоюз?"
И в тот же день профсоюз в Марфине был упразднЈн. Но это нисколько не
потрясло основ марфинской жизни! Только ещЈ возросло и возросло значение
организации партийной, бывшее немалым и прежде. И в обкоме партии признали
необходимым иметь в Марфине освобождЈнного секретаря.

Страницы: (271) :  <<  ... 135136137138139140141142143144145146147148149150 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... От нее,
как в свое время от Пушкина, как во все времена от всех настоящих поэтов, не
дождешься этой "розы". Разве что (как Пушкин: "на вот возьми ее скорей!")
одарит она ее в шутку. Или в насмешку. Ее поэзия - непрерывная
неожиданность. И проза тоже. Иначе и быть не могло бы: как все художники,
отмеченные громадностью дара и цельностью натуры, Марина Цветаева всегда и
во всем оставалась самою собой.
Да, строфы ее стихов порою трудны. И строки ее прозы порою трудны. Но
так трудны бывают горные дороги. Подъем стоит усилий, право же, стоит!
Русская литература XX века уже немыслима без Марины Цветаевой. Она среди
вершин, правда, еще далеко не обжитых и малоизученных вершин, этой великой
литературы.
"Мой Пушкин" - рассказ Цветаевой о том, как начиналась Цветаева. Разве
этого одного не довольно, чтобы пожелать хоть на час стать альпинистом?!

Даниил Данин
----------------------------------------------------------------------------

Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей
Jane Eyre {"Джен Эйр" - роман английской писательницы XIX века Шарлотты
Бронте.} - Тайна красной комнаты.
В красной комнате был тайный шкаф.
Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери -
"Дуэль".
Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под
мышки, к саням - а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый - Пушкин,
отходящий - Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на
снег и там, между черных безлистых деревец, убил.
Первое, что я узнала о Пушкине, это - что его убили. Потом я узнала,
что Пушкин - поэт, а Дантес - француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому
что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег
и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у
поэта есть живот, и - вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо
встречалась, - об этом _животе_ поэта, который так часто не-сыт и в который
Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе...

Цветаева Марина Ивановна   
«Мой Пушкин»