В круге первом (т.2)

Дрожащей рукой наскоро высыпав
в рот порошок (после контузии у него жестоко разбаливалась голова от всякого
волнения, а волновался он всегда, если нападали на партийную истину), он
выходил на середину комнаты под самый свет верхних ламп, так что видны были
крупные капли пота на его высоком лысом темени, -- вы что же, получается,
против критики и самокритики? -- И решительно размахивая кулаком, как бы
заколачивая свои мысли в головы слушателям, разъяснял: -- Самокритика есть
высший движущий закон советского общества, главный двигатель его прогресса!
Пора понять, что когда мы критикуем наших членов {215} коллектива, то не для
того, чтобы отдать их под суд, но чтобы держать каждого работника каждую
минуту в постоянном творческом напряжении! И тут не может быть двух мнений,
товарищи! Конечно, не всякая критика нам нужна, это верно! Нам нужна деловая
критика, то есть, критика, не затрагивающая испытанных руководящих кадров!
Не будем смешивать свободу критики со свободой мелкобуржуазного анархизма!
И отойдя к графину с водой, глотал ещЈ один порошок.
Так торжествовала генеральная линия партии. И всегда случалось, что
весь здоровый коллектив, включая и тех членов, кого бичевала и уничтожала
резолюция ("преступно-халатное отношение к работе", "граничащее с саботажем
невыполнение сроков") -- единогласно голосовал за резолюцию.
Иногда даже сходилось так, что Степанов, любящий резолюции
разработанные, развЈрнутые, Степанов, счастливым образом всегда заранее
знающий смысл ожидаемых выступлений и окончательное мнение собрания, не
успевал, однако, впопыхах, целиком составить резолюцию до собрания. Тогда
после объявления председательствующего:
-- Слово для оглашения проекта резолюции имеет товарищ Степанов! --
освобождЈнный секретарь вытирал пот со лба и с лысины и говорил так:
-- Товарищи! Я был очень занят, и поэтому в проекте резолюции не успел
уточнить некоторых обстоятельств, фамилий и фактов,
или:
-- Товарищи! Меня вызывали в Управление, и сегодня проекта резолюции я
ещЈ не написал, и в обоих случаях:
-- Прошу поэтому голосовать резолюцию е целом, а завтра на досуге я еЈ
подработаю.
И марфинский коллектив оказывался настолько здоровым, что без ропота
поднимал руки, так и не зная (и не узная), кого именно будут в этой
резолюции поносить, кого превозносить.
Очень укрепляло положение нового парторга ещЈ и то, что он не ведал
слабостей интимных отношений. Все {216} уважительно звали его "Борис
Сергеич". Принимая это как должное, он, однако, никого на всЈм объекте по
имени-отчеству не звал, и даже в азарте настольного биллиарда, сукно
которого неизменно зеленело в комнате парткома, восклицал:
-- Выставляй шара, товарищ Шикин!
-- От борта, товарищ КлыкачЈв!
Вообще, Степанов не любил, чтобы люди взывали к его высшим и лучшим
побуждениям.

Страницы: (271) :  <<  ... 139140141142143144145146147148149150151152153154 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Пьер давно уже спал, когда в одиннадцать часов погасло последнее
освещенное окно господского дома. Иоганн Верагут возвращался пешком из
города далеко за полночь; он провел вечер со своими знакомыми в ресторане.
Пока он шел, в теплой атмосфере облачной летней ночи растворились запахи
вина и сигаретного дыма, улетучились взрывы возбужденного смеха и дерзкие
шутки; глубоко дыша чуть теплым влажным ночным воздухом, Верагут неторопливо
шагал по дороге вдоль уже довольно высоко поднявшейся пашни по направлению к
Росхальде, массивные очертания которого безмолвно громоздились на бледном
ночном небе.
Он миновал, не сворачивая, ворота в поместье, бросил взгляд на
господский дом, благородный фасад которого манящим пятном светился на черном
фоне деревьев, и целую минуту с наслаждением и отчужденностью случайного
путника разглядывал эту прекрасную картину; затем он прошел еще несколько
сот метров вдоль высокого забора и достиг места, где у него был лаз и тайная
тропка, ведущая к мастерской. Окончательно протрезвев, невысокий, плотно
сбитый художник направился по мрачному, густо заросшему парку к своему
жилищу, которое вдруг открылось его глазам: над озером мрак расступился,
обнажив широкий овал тускло-серого неба.
Почти черная вода застыла в полном безмолвии, только над поверхностью
мерцал слабый свет, напоминая бесконечно тонкую кожу или мельчайший слой
пыли. Верагут взглянул на часы: скоро час ночи. Он открыл боковую дверь,
ведущую в его комнаты, зажег свечу, быстро разделся, вышел нагишом во двор,
медленно спустился по широким каменным ступеням к озеру и вошел в воду,
которая небольшими плавными кругами поблескивала у его колен. Он нырнул,
проплыл немного, удаляясь от берега, но внезапно почувствовал усталость
после необычно проведенного вечера, вернулся назад и совершенно мокрый вошел
в дом...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Росхальде»