В круге первом (т.2)

Одновременно и сам он к подобным побуждениям в людях не взывал.
Поэтому, едва почувствовав в коллективе какое-то неудовольствие или
сопротивление своим мероприятиям, он не разглагольствовал, не убеждал, но
брал большой чистый лист бумаги, крупно писал вверху: "Предлагается
нижепоименованным товарищам к такому-то сроку выполнить то-то и то-то",
затем графил по форме: № по порядку, фамилия, расписка в извещении -- и
давал секретарше обойти с листом. Указанные товарищи читали, как угодно
расплескивали своЈ ожесточение над белым равнодушным листом, но не могли не
расписаться -- а расписавшись, не могли не выполнить.
Был Степанов секретарЈм освобождЈнным также и от сомнений и блужданий
во тьме. Довольно было объявить по радио, что нет больше героической
Югославии, а есть клика Тито, как уже через пять минут Степанов разъяснял
решение Коминформа с таким настоянием, с такой убеждЈнностью, будто годами
вынашивал его в себе сам. Если же кто-нибудь робко обращал внимание
Степанова на противуречие инструкций сегодняшних и вчерашних, на плохое
снабжение института, на низкое качество отечественной аппаратуры или
трудности с жильЈм, -- освобождЈнный секретарь даже улыбался, и очки его
светлели, ибо знали то словечко, которое он скажет сейчас:
-- Ну, что ж поделать, товарищи. Это -- ведомственная неразбериха. Но
прогресс и в этом вопросе несомненен, вы не станете спорить!
ВсЈ же некоторые человеческие слабости были присущи и Степанову, но в
очень ограниченных размерах. Так, ему нравилось, когда высшее начальство
хвалило его и когда рядовые партийцы восхищались его опытностью. Нравилось
потому, что это было справедливо. {217}
ЕщЈ он пил водку -- но только если его угощали или выставляли на столы,
и всякий раз жаловался при этом, что водка смертельна вредна его здоровью.
По этой причине сам он еЈ никогда не покупал и никого не угощал. Вот,
пожалуй, были и все его недостатки.
"Молодые" между собой иногда спорили, что такое Пастух. Ройтман
говорил:
-- Друзья мои! Он -- пророк глубокой чернильницы. Он -- душа
отпечатанной бумажки. Такие люди неизбежны в переходный период.
Но КлыкачЈв улыбался с оскалом:
-- Желторотые! Попадись мы ему между зубами -- он нас с дерьмом
схамает. Не думайте, что он глуп. Он за пятьдесят лет тоже жить научился.
По-вашему, это зря: каждое собрание -- разносную резолюцию? Он историю
Марфина этим пишет! Он пре-ду-смо-три-тельно материальчики накопляет: при
любом обороте любая инспекция пусть убедится, что освобождЈнный секретарь
сигнализировал, внимание общественности -- приковывал.
В недобросовестном освещении КлыкачЈва Степанов представал человеком
кляузным, скрытным, всеми правдами и неправдами выращивающим трЈх сыновей.

Страницы: (271) :  <<  ... 140141142143144145146147148149150151152153154155 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
-- И вы думаете, что со временем все женщины будут ученые?
-- Со временем, конечно. Взять пример с нашего быта и
деревенского: вы знаете, например, как теперь в деревне ценится
жених, какое, пользуясь нашим временем, он заламывает приданое
с невесты.
-- Но как же и быть без приданого?
-- Как быть? вот у меня пустая комната, привожу к себе жену
и говорю: будем жить, как я живу, так и ты...
-- Вам хорошо, у вас пустая комната, и, так сказать, голова,
а ежели изба, хомуты и прочее, а женщина у печи и на скотный
двор ходит, и я всякую вещь должен завести для совместной
жизни, то как же я стану на хозяйство без приданого?
С этого момента я стал решительно на защиту хозяйственного
быта в избе с вещами, с приданым, против жизни головой в пустой
комнате, знаю я это житье -- довольно!
-- А почему? -- резко спросил меня политраб.
Это было совершенно особенное почему, не то обычное научное
в смысле детерминизма, холодное, бесстрастное, а совершенно
такое же, как в Голубиной книге и у детей, источник чего --
моральная или эстетическая и вообще желанная качественность.
Я вооружился терпением ученого и решил, заключив вопрос о
приданом в цепь исторических причин, увести политраба в
бесконечность прошлого и, возвратясь оттуда, вдруг представить
дело в таком виде, что вся совокупность наших знаний о приданом
не даст нам троим -- скорняку, политрабу и мне -- согласно
решить в данный момент, следует брать приданое или не следует.
Я не рассчитал того, что цепь причин бесконечна, и политраб
загонит меня своим "почему" в беспредельность и никогда не даст
возможности вернуться к приданому в настоящий момент. Дело
осложнилось еще и тем, что скорняк понимал нас по-своему,
вмешивался и все перебивал примером из жизни какого-то купца
Василия Ивановича. Я, например, говорю:
-- Когда между враждующими славянскими народами явились
базары, кончаются воинственные набеги за женщинами,
прекращается умыкание жен.
-- А почему? -- спрашивает политраб...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Голубиная книга»