В круге первом (т.2)

..
Как-то видя всЈ потемневшим и плечи чувствуя как бы оттянутыми полными
вЈдрами, он вернулся в свою комнату и только мог сделать одно: запереть
дверь на {267} ключ и ключ вынуть (чтоб думали -- он вышел). Он мог сделать
так потому, что сосед, сидящий за вторым столом, не вернулся из
командировки.
ВсЈ внутри Иннокентия противно обмякло. Он ждал стука. Было страшно,
раздирающе страшно, что сейчас войдут и арестуют. Мелькала мысль -- не
открывать дверей. Пусть ломают.
Или повеситься до того, как войдут.
Или выпрыгнуть из окна. С третьего этажа. Прямо на улицу. Две секунды
полЈта -- и всЈ разорвалось. И погашено сознание.
На столе лежал пухлый отчЈт экспертов -- задолженность Иннокентия.
Прежде чем уезжать, надо сдать проверенным этот отчЈт. Но тошно было даже
смотреть на него.
В натопленном кабинете казалось холодно, знобко.
Мерзкое внутреннее бессилие! Так и ждать в бездействии своей гибели...
Иннокентий лЈг на кожаный диван пластом, ничком. Только так, всей
длиной тела, он принял от дивана род поддержки или успокоения.
Мысли мешались в нЈм.
Неужели это он? он! осмелился звонить в посольство?! И -- зачем?
Позвоните -- оф Кэнеда... А кто такой ви? А откуда я знаю, что ви говорить
правду?.. О, самонадеянные американцы! Они дождутся-таки сплошной
коллективизации фермеров! Они -- заслужили...
Не надо было звонить. Жаль -- себя. В тридцать лет кончать жизнь. Может
быть в пытках.
Нет, он не жалел, что звонил. Очевидно, так надо было. Будто кто-то вЈл
его тогда, и не было страшно.
Не то, что не жалел, -- а у него не оставалось воли жалеть или не
жалеть. Под расслабляющей угрозой он бездыханно лежал, придавленный к
дивану, и хотел только, чтобы скорей это всЈ кончилось, чтобы скорей уж
брали его, что ли.
Но счастливым образом никто не стучал, не пробовал потянуть двери. И
телефон его не звонил ни разу.
Он забылся. Налезали друг на друга давящие несуразные сновидения,
распирали голову, чтоб он проснулся. Он просыпался не освежЈнный, а в ещЈ
более разбитом и безвольном состоянии, чем засыпал, измученный тем, {268}
что его уже несколько раз то пытались арестовать, то арестовывали. Но
подняться с дивана, стряхнуть кошмары, даже пошевелиться -- не было сил. И
снова его затягивала противная сонная немочь. И в последний раз он заснул,
наконец, каменно-крепко, -- и проснулся уже при оживлении перерыва в
коридоре и ощущая, что из его открытого бесчувственного рта насочилось слюны
на диван.
Он встал, отперся, сходил умылся. Разносили чай с бутербродами.
Никто не шЈл арестовывать. Сотрудники в коридоре, в общей канцелярии
встречали его ровно, никто к нему не переменился.
Впрочем, это ничего и не доказывало.

Страницы: (271) :  <<  ... 175176177178179180181182183184185186187188189190 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... -- Покушать изволите или самовар прикажете?
Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие
ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто,
невнимательно ответил:
-- Самовар. Хозяйка тут или служишь?
-- Хозяйка, ваше превосходительство.
-- Сама, значит, держишь?
-- Так точно. Сама.
-- Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?
-- Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь
жить. И хозяйствовать я люблю.
-- Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя.
Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь.
-- И чистоту люблю, -- ответила она. -- Ведь при господах
выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай
Алексеевич.
Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел.
-- Надежда! Ты? -- сказал он торопливо.
-- Я, Николай Алексеевич, -- ответила она.
-- Боже мой, боже мой, -- сказал он, садясь на лавку и в
упор глядя на нее. -- Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не
видались? Лет тридцать пять?
-- Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь,
а вам под шестьдесят, думаю?
-- Вроде этого... Боже мой, как странно!
-- Что странно, сударь?
-- Но все, все... Как ты не понимаешь!
Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и
решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился
и, краснея сквозь седину, стал говорить:
-- Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда
попала? Почему не осталась при господах?
-- Мне господа вскоре после вас вольную дали.
-- А где жила потом?
-- Долго рассказывать, сударь.
-- Замужем, говоришь, не была?
-- Нет, не была.
-- Почему? При такой красоте, которую ты имела?
-- Не могла я этого сделать.
-- Отчего не могла? Что ты хочешь сказать?
-- Что ж тут объяснять. Небось, помните, как я вас любила.
Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал.
-- Все проходит, мой друг, -- забормотал он...

Бунин Иван Алексеевич   
«Темные аллеи»