В круге первом (т.2)

Может быть всЈ-таки...?
Симочка упорно смотрела на Глеба.
Но не говорила ни слова.
Неловко. Что-то надо же говорить. Он сказал:
-- Она и сейчас, по сути, мне жизнь отдаЈт. Кто б это мог? Ты уверена,
что ты бы сумела?
Слезы так и стояли невысохшими на еЈ нечувствующих щеках.
-- Она с вами не разводилась? -- тихо раздельно спросила Симочка.
Ишь, как почувствовала главное! В самую точку. Но признаваться ей во
вчерашней новости не хотелось. Ведь это сложней гораздо.
-- Нет.
Слишком точный вопрос. Если бы не такой точный, если бы не такой
требовательный, если бы края размыты, если бы дальше ничто не называть, если
бы смотреть, смотреть, смотреть -- может быть приподымешься, может быть
пойдЈшь к выключателю... Но слишком точные вопросы взывают к логическим
ответам.
-- Она -- красивая?
-- Да. Для меня -- да, -- ощитился Глеб. {309}
Симочка шумно вздохнула. Кивнула сама себе, зеркальным точкам на
зеркальных поверхностях радиоламп.
-- Так не будет она вас ждать.
Никаких преимуществ законной жены Симочка не могла признать за этой
незримой женщиной. Когда-то жила она немного с Глебом, но это было восемь
лет назад. С тех пор Глеб воевал, сидел в тюрьме, а она, если правда
красива, и молода, и без ребЈнка -- неужели монашествовала? И ведь ни на
этом свидании, ни через год, ни через два он не мог принадлежать ей, а
Симочке -- мог. Симочка уже сегодня могла стать его женой!.. Эта женщина,
оказавшаяся не призрак, не имя пустое, -- зачем она добивалась тюремного
свидания? Из какой ненасытной жадности она протягивала руку к человеку,
который никогда не будет ей принадлежать?!
-- Не будет она вас ждать! -- как заводная повторяла Симочка.
Но чем упорней и чем точней она попадала, тем обидней.
-- Она уже прождала восемь! -- возразил Глеб. Анализирующий ум тут же,
впрочем, исправил: -- Конечно, к концу будет трудней.
-- Не будет она вас ждать! -- ещЈ повторила Симочка, шЈпотом.
И кистью руки сняла высыхающие слезы.
Нержин пожал плечами. Честно говоря -- конечно. За это время разойдутся
характеры, разойдЈтся жизненный опыт. Он сам всЈ время внушал жене:
разводиться. Но зачем так упорно, с таким правом давила в эту точку Симочка?
-- Что ж, пусть -- не дождЈтся. Пусть только не она меня упрекнЈт. --
Тут открывалась возможность порассуждать. -- Симочка, я не считаю, что я
хороший человек. Даже -- я очень плохой, если вспомнить, что я делал на
фронте в Германии, как и все мы делали. И теперь вот с тобой... Но поверь,
что этого всего я набрался в вольном мире -- поверхностном, благополучном.
Поддался внушению, когда плохое изображается дозволенным. Но чем ниже я
опускался туда, тем... странно... Не будет меня ждать? -- пусть не ждЈт.

Страницы: (271) :  <<  ... 204205206207208209210211212213214215216217218219 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Оппозиция, как сказал Руге, продала свою шкуру и стала
поэзией. Музам строго приказали прекратить легкомысленное праздношатание и
заняться служением отечеству -- в качестве не то маркитанток свободы, не то
прачек христианско-германской национальной идеи. В роще немецких бардов
заклубился бесплодный и смутный пафос, тот бесполезный туман энтузиазма,
что с полным презрением к смерти низвергается в море банальности и
всегда напоминает мне пресловутого американского матроса, который так
самозабвенно восхищался генералом Джексоном, что прыгнул однажды с верхушки
мачты в море, крикнув при этом: "Я умираю
за генерала Джексона!" Да, мы, немцы, еще не имели флота, но среди нас
уже было множество матросов, которые в стихах и в прозе умирали за генерала
Джексона. В те времена талант был весьма сомнительным даром, так как он
вызывал подозрение в бесхарактерности. Завистливая бездарность после
тысячелетних усилий нашла наконец могучее оружие против дерзости гения: она
открыла антитезу таланта и характера. Каждый обыватель чувствовал себя
польщенным, когда толпе преподносились такие истины: все порядочные люди,
как правило, плохие музыканты, зато хорошие музыканты -- это менее всего
порядочные люди, а ведь главное в мире не музыка, а порядочность. Пустая
голова получила право ссылаться на переполненное сердце, и благонравие стало
козырной картой. Я вспоминаю одного писателя тех времен, считавшего своей
особой заслугой то, что он не умеет писать. За свой дубовый стиль он получил
почетный серебряный кубок.

Клянусь вечными богами! То было время, когда приходилось отстаивать
неотъемлемые права духа, и прежде всего в области поэзии. О борьбе за эти
права -- об этой главной задаче моей жизни -- я не забыл и в предлагаемой
поэме. Как содержание, так и самый тон ее были протестом против плебисцита
современных трибунов. И действительно, уже первые напечатанные отрывки из
"Атта Тролля" вызвали разлитие желчи у моих героев "постоянства характера",
у этих римлян, обвинявших меня не только в литературной, но и в общественной
реакции и даже в глумлении над самыми святыми идеями человечества...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Атта Тролль»