В круге первом (т.2)

Он говорил, что, пожив с теми и другими, предпочитает немочек;
что русские женщины слишком самостоятельны, независимы, слишком пристальны в
любви -- своими недремлющими глазами они всЈ время изучают возлюбленного,
узнают его слабые стороны, то видят в нЈм недостаточное благородство, то
недостаточное мужество, -- русскую возлюбленную всЈ время ощущаешь как
равную тебе, и это неудобно; наоборот, немка в руках любимого гнЈтся как
тростиночка, еЈ возлюбленный для неЈ -- бог, он -- первый и лучший на земле,
вся она отдаЈтся на его милость, она не смеет мечтать ни о чЈм, кроме как
угодить ему, -- и от этого с немками гравЈр чувствовал себя более мужчиной,
более властелином.
Рубин имел неосторожность выйти в коридор покурить. Но, как каждый
прохожий цепляет горох в поле, так все задирали его на шарашке. Отплевавшись
от бесполезного спора в коридоре, он пересекал комнату, спеша к своим
книгам, но кто-то с нижней койки ухватил его за брюки и спросил:
-- Лев Григорьич! А правда, что в Китае письма доносчиков доходят без
марок? Это -- прогрессивно?
Рубин вырвался, пошЈл дальше. Но инженер-энергетик, свесившись с
верхней койки, поймал Рубина за воротник комбинезона и стал напористо
втолковывать ему окончание их прежнего спора:
-- Лев Григорьич! Надо так перестроить совесть человечества, чтобы люди
гордились только трудом собственных рук и стыдились быть надсмотрщиками,
"руководи- {37} телями", партийными главарями. Надо добиться, чтобы звание
министра скрывалось как профессия ассенизатора: работа министра тоже
необходима, но постыдна. Пусть если девушка выйдет за государственного
чиновника, это станет укором всей семье! -- вот при таком социализме я
согласился бы жить!
Рубин освободил воротник, прорвался к своей постели и лЈг на живот,
снова к словарям.

--------
58

Семь человек расселись за именинным столом, состоявшим из трЈх
составленных вместе тумбочек неодинаковой высоты и застеленных куском
ярко-зелЈной трофейной бумаги, тоже фирмы "Лоренц". Сологдин и Рубин сели на
кровать к Потапову, Абрамсон и КондрашЈв -- к Прянчикову, а именинник уселся
у торца стола, на широком подоконнике. Наверху над ними уже дремал Земеля,
остальные соседи были не рядом. Купе между двухэтажными кроватями было как
бы отъединено от комнаты.
В середине стола в пластмассовой миске разложен был надин хворост -- не
виданное на шарашке изделие. Для семерых мужских ртов его казалось до
смешного мало. Потом было печенье просто и печенье с намазанным на него
кремом и потому называвшееся пирожным. ЕщЈ была сливочная тянучка,
полученная кипячением нераспечатанной банки сгущЈнного молока. А за спиной
Нержина в тЈмной литровой банке таилось то привлекательное нечто, для чего
предназначались бокалы.

Страницы: (271) :  <<  ... 15161718192021222324252627282930 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Просто на это у него не
хватило бы времени. Природа требует пристального глаза и напряженной
внутренней работы по созданию в душе писателя как бы "второго мира" природы,
обогащающего нас мыслями и облагораживающего нас увиденной художником
красотой.
Если мы внимательно прочтем все написанное Пришвиным то убедимся, что
он не успел рассказать нам даже сотой доли того, что так превосходно видел и
знал.
Для таких мастеров, как Пришвин, мало одной жизни, - для мастеров, что
могут написать целую поэму о каждом слетающем с дерева листе. А этих листьев
падает неисчислимое множество.
Пришвин происходил из старинного русского города Ельца. Из этих же мест
вышел и Бунин, точно так же как и Пришвин, умевший воспринимать природу в
органической связи с человеческими думами и настроениями.
Чем это объяснить? Очевидно тем, что природа восточной части Орловщины,
природа вокруг Ельца - очень русская, очень простая и по существу небогатая.
И вот в этой ее простоте и даже некоторой суровости лежит разгадка
писательской зоркости Пришвина. На простоте яснее выступают все прекрасные
качества земли, острее делается человеческий взгляд.
Простота, конечно, ближе сердцу, чем пышный блеск красок, бенгальский
огонь закатов, кипение звезд и лакированная растительность тропиков,
напоминающая мощные водопады, целые Ниагары листьев и цветов.
Биография Пришвина резко делится надвое. Начало жизни шло по
проторенной дороге - купеческая семья, крепкий быт, гимназия, служба
агрономом в Клину и Луге, первая агрономическая книга "Картофель в полевой и
огородной культуре".
Казалось бы, что все идет в житейском смысле гладко и закономерно, по
так называемой "служебной стезе". И вдруг - резкий перелом. Пришвин бросает
службу и уходит пешком на север, в Карелию, с котомкой, охотничьим ружьем и
записной книжкой.
Жизнь поставлена на карту. Что будет с ним дальше, Пришвин не знает. Он
повинуется только голосу сердца, непобедимому влечению быть среди народа и с
народом, слушать удивительный его язык, записывать сказки, поверья, приметы...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Зеленый шум»