В круге первом (т.2)

Иннокентий сел. Двадцать минут назад он ещЈ обдумывал, как приедет в
Америку, как, очевидно, напомнит о своЈм звонке в посольство. Двадцать минут
назад вся его прошлая жизнь казалась ему одним стройным целым, каждое
событие еЈ освещалось ровным светом продуманности и спаивалось с другими
событиями белыми вспышками удачи. Но прошли эти двадцать минут -- и здесь, в
тесной маленькой ловушке, вся его прошлая жизнь с той же убедительностью
представилась ему нагромождением {331} ошибок, грудой чЈрных обломков.
Из коридора не доносилось звуков, только раза два где-то близко
отпиралась и запиралась дверь. Каждую минуту отклонялся маленький щиток и
через остеклЈнный глазок за Иннокентием наблюдал одинокий пытливый глаз.
Дверь была пальца четыре в толщину -- и сквозь всю толщу еЈ от глазка
расширялся конус смотрового отверстия. Иннокентий догадался: оно было
сделано так, чтобы нигде в этом застенке арестант не мог бы укрыться от
взора надзирателя.
Стало тесно и жарко. Он снял тЈплое зимнее пальто, грустно покосился на
"мясо" от сорванных с мундира погонов. Не найдя на стенах ни гвоздика, ни
малейшего выступа, он положил пальто и шапку на тумбочку.
Странно, но сейчас, когда молния ареста уже ударила в его жизнь,
Иннокентий не испытывал страха. Наоборот, заторможенная мысль его опять
разрабатывалась и соображала сделанные промахи.
Почему он не прочЈл ордера до конца? Правильно ли ордер оформлен? Есть
ли печать? Санкция прокурора? Да, с санкции прокурора начиналось. Каким
числом ордер подписан? Какое обвинение предъявлено? Знал ли об этом шеф,
когда вызывал? Конечно, знал. Значит, вызов был обман? Но зачем такой
странный приЈм, этот спектакль с "шофЈром" и "механиком"?
В одном кармане он нащупал что-то твЈрдое маленькое. Вынул. Это был
тоненький изящный карандашик, выпавший из петли записной книжки. Иннокентия
очень обрадовал этот карандашик: он мог весьма пригодиться! Халтурщики! И
здесь, на Лубянке, -- халтурщики! -- обыскивать и то не умеют! Придумывая,
куда бы лучше карандашик спрятать, Иннокентий сломал его надвое, просунул
обломки по одному в каждый ботинок и пропустил там под ступни.
Ах, какое упущение! -- не прочесть, в чЈм его обвиняют! Может, арест
совсем не связан с этим телефонным разговором? Может быть, это ошибка,
совпадение? Как же теперь правильно держаться?
Или там вообще не было, в чЈм его обвиняют? Пожалуй и не было.
Арестовать -- и всЈ.
Времени ещЈ прошло немного -- но уже много раз {332} он слышал
равномерное гудение какой-то машины за стеной, противоположной коридору.
Гудение то возникало, то стихало. Иннокентию вдруг стало не по себе от
простой мысли: какая машина могла быть здесь? Здесь -- тюрьма, не фабрика --
зачем же машина? Уму сороковых годов, наслышанному о механических способах
уничтожения людей, приходило сразу что-то недоброе.

Страницы: (271) :  <<  ... 219220221222223224225226227228229230231232233234 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Единственный убираю за собой...

Я хотел выявить конкретное лицо, распорядившееся моей
судьбой. Обнаружить реальный первоисточник моей неудачи.

-- А вам приходилось каяться?
-- Еще бы. Сколько угодно. Это мое обычное состояние.

На первой же стадии внушал молодому автору:
-- Старик, это безнадежно! Не пойдет...
-- Но ведь печатаете же бог знает что!..
Да, мы печатали бог знает что! Не мог же я увольняться из-за
каждого бездарного рассказа, появлявшегося в "Костре"!..

Потом им дают на рецензию современного автора. Да еще и не
вполне официального. И тогда наши критики закатывают рукава.
Мобилизуют весь свой талант, весь ум, всю обьективность. И с этой
вершины голодными ястребами кидаются на добычу.
Им скомандовали -- можно!
Им разрешили показать весь свой ум, весь талант, всю меру
безопасной обьекривности.
[ЛД: цф.Разин]
Урбан написал справедливую рецензию. Написал ее так, будто моя
книга уже вышла. И лежит на прилавке. И вокруг лежат еще более
замечательне сочинения, на которе я должен равняться.
То есть Урбан написал рецензию как страстный борец за вечне
истины.
[...]
Урбан страшно оживился:
-- Знаете, интересная рукопись побуждает к высоким требованиям.
А бездарная -- наоборот...
Ясно, думаю. Бездарная рукопись побуждает к низким требованиям.
В силу этих требований ее надо одобрить, издать. Интересная --
побуждае к высоким требованиям. С высоты этих требований ее
надлежит уничтожить.

На досуге я пытался уяснить, кто же имеет реальне шансы
опубликоваться. Выявил семь категорий:
1. Знаменитый автор, видный литературный чиновник, само имя которого
является пропуском. (Шансы -- сто процентов).
2. Рядовой официальный профессионал, личный друг Сахарнова.
(Шансы -- семь из десяти).
3. Чиновник параллельного ведомства, с которым необходимо жить
дружно. (Пять из десяти).
4. Неизвесный автор, чудом создавший произведение, одновременно
талантливое и конььюнктурное. (Четыре из десяти).
5. Неизвестный автор, создавший бездарное конььюнктурное
произведение (Три из десяти).
6. Прост талантливый автор...

Довлатов Сергей Донатович   
«Дальше»