В круге первом (т.2)

-- Ну, слегка, без вещей! Руки назад! -- в коридоре все команды
подавались вполголоса, чтоб не слышали другие боксы.
ЩЈлкая языком всЈ для той же невидимой собаки, мужчина в коричневом
костюме провЈл Иннокентия через главную выходную дверь ещЈ каким-то
коридором в большую комнату уже не тюремного типа -- со шторами, задЈрнутыми
на окнах, с мягкой мебелью, письменными столами. Посреди комнаты Иннокентия
посадили на стул. Он понял, что его сейчас будут допрашивать.
Отрицать! ВсЈ начисто отрицать! Изо всех сил отрицать!
Но вместо этого из-за портьеры выкатили полированный коричневый ящик
фотокамеры, с двух сторон включили на Иннокентия яркий свет,
сфотографировали его один раз в лоб, другой раз в профиль.
Приведший Иннокентия начальник, беря поочерЈдно {349} каждый палец его
правой руки, вываливал его мякотью о липкий чЈрный валик, как бы обмазанный
штемпельною краской, отчего все пять пальцев стали чЈрными на концах. Затем,
равномерно раздвинув пальцы Иннокентия, мужчина в синем халате с силой
прижал их к бланку и оторвал резко. Пять чЈрных отпечатков с белыми
извилинами остались на бланке.
ЕщЈ так же измазали и отпечатали пальцы левой руки. Выше отпечатков на
бланке было написано:

Володин Иннокентий Артемьевич, 1919, г. Ленинград,

а ещЈ выше -- жирными чЈрными типографскими знаками:

ХРАНИТЬ ВЕЧНО!

Прочтя эту формулу, Иннокентий содрогнулся. Что-то мистическое было в
ней, что-то выше человечества и Земли.
Мылом, щЈточкой и холодной водой ему дали оттирать пальцы над
раковиной. Липкая краска плохо поддавалась этим средствам, холодная вода
скатывалась с неЈ. Иннокентий сосредоточенно тЈр намыленной щЈткой кончики
пальцев, и не спрашивал себя, насколько логично, что баня была до снятия
отпечатков.
Его неустоявшийся измученный мозг охватила эта подавляющая космическая
формула:

ХРАНИТЬ ВЕЧНО!

--------
93

Никогда в жизни у Иннокентия не было такой протяжной бесконечной ночи.
Он всю напролЈт еЈ не спал, и так много самых разных мыслей протолпилось
сквозь его голову за эту ночь, как в обыденной спокойной жизни не бывает за
месяц. Был простор поразмыслить и во время долгого спарывания золотого шитья
с дипломатического мундира, и во время полуголого сидения в бане и во многих
боксах, смененных за ночь. {350}
Его поразила верность эпитафии: "Хранить вечно".
В самом деле, докажут или не докажут, что по телефону говорил именно
он, -- но, раз арестовав, его отсюда уже не выпустят. Лапу Сталина он знал
-- она никого не возвращала к жизни. Впереди был или расстрел или
пожизненное одиночное заключение. Что-нибудь остужающее кровь, вроде
Сухановского монастыря, о котором ходят легенды.

Страницы: (271) :  <<  ... 231232233234235236237238239240241242243244245246 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Бросил веревочные вожжи на свою кобыленку с
дробными, как у осла, ногами, соскочил с грядки пыльной телеги, набитой
соломой, двинул на затылок горячую шапку, стоит и смотрит.
-- Что-нибудь по сельскому обиходу или гробик?
-- Гробик...
-- Выбор агромадный. Вам поскромней или понарядней?
Мужик переводит глаза с манящих своей новизной лопат и метел на то, что
нужно,-- что так грубо чернеет сухой дешевой краской, белея крестами на
крышках и крылатыми детскими головками по скатам крышек.
-- Да, конешно, что-нибудь получче...
-- А, собственно, для кого же? Для младенца? Для отрока или отроковицы?
Для старичка или старушки?
-- Для младенца, милый, я не стал бы себя беспокоить в такую пору. Для
младенца я бы сам какую-нибудь херовинку сколотил. А тут всю косьбу бросил в
поле...
-- Значит, для родителя или мамаши?
-- То-то и дело, что для мамаши...
-- А какого приблизительно были они росточку? Пропорциональной женской
меры? Мужик, выбирая гроб глазами, ребром ладони проводит себя от плеча к
плечу.
-- Тогда чего ж лучше модель, например, такого рода? И приказчик быстро
кладет руку на возглавие лилового гроба, одним ловким кругообразным
движеньем отделяет его от прочих и ставит перед мужиком на тротуаре.
-- Этот, думается, дюже мелок. Она, правда, исхудала...
-- Гроб не первого разряду завсегда довольно мелок, но вмещает вполне
прилично.
-- А прочен?
-- С ручательством за полную солидарность. До второго пришествия
хватит.
-- А ну-ка открой-ка...
Приказчик отнимает крышку. Мужик, наклоняясь, внимательно смотрит.
Внутри гроб некрашен, тес там золотистый, шершавый, хорошо и сухо пахнет,
кое-где в желтых смоляных каплях. Дно, однако, не из цельной тесины, а из
двух и притом неровных, уж совсем корявых, плохо пригнанных друг к другу, а
главное, с дырой от спиленного и выпавшего сучка, от его выскочившей пробки...

Бунин Иван Алексеевич   
«На базарной»