В круге первом (т.2)

Это будет не
шлиссельбургский приют для престарелых -- запретят днЈм сидеть, запретят
годами говорить -- и никто никогда не узнает о нЈм, и сам он не будет знать
ни о чЈм в мире, хотя бы целые континенты меняли флаги или высадились бы
люди на луне. А в последний день, когда сталинскую банду заарканят для
второго Нюрнберга -- Иннокентия и его безгласных соседей по монастырскому
коридору перестреляют в одиночках, как уже расстреливали, отступая,
коммунисты -- в 41-м, нацисты -- в 45-м.
Но разве он боится смерти?
С вечера Иннокентий был рад всякому мелкому событию, всякому открыванию
двери, нарушающему его одиночество, его непривычное сидение в западне.
Сейчас наоборот -- хотелось додумать некую важную, ещЈ не уловленную им
мысль -- и он рад был, что его отвели в прежний бокс и долго не беспокоили,
хотя непрестанно подсматривали в глазок.
Вдруг будто снялась тонкая пелена с мозга, -- и отчЈтливо само
проступило, что он думал и читал днЈм:
"Вера в бессмертие родилась из жажды ненасытных людей. Мудрый найдЈт
срок нашей жизни достаточным, чтоб обойти весь круг достижимых
наслаждений..."
Ах, разве о наслаждениях речь! Вот у него были деньги, костюмы, почЈт,
женщины, вино, путешествия -- но все эти наслаждения он бы швырнул сейчас в
преисподнюю за одну только справедливость! Дожить до конца этой шайки и
послушать еЈ жалкий лепет на суде!
Да, у него было столько благ! -- но никогда не было самого бесценного
блага: свободы говорить, что думаешь, свободы явного общения с равными по
уму людьми. Неизвестных ни в лицо, ни по имени -- сколько их было здесь, за
кирпичными перегородками этого здания! И как обидно умереть, не обменявшись
с ними умом и {351} душой!
Хорошо сочинять философию под развесистыми ветками в недвижимые,
застойно-благополучные эпохи!
Сейчас, когда не было карандаша и записной книжки, тем дороже ему
казалось всЈ, что выплывало из тьмы памяти. Явственно вспомнилось:
"Не должно бояться телесных страданий. Продолжительное страдание всегда
незначительно, значительное -- непродолжительно."
Вот например, без сна, без воздуха сидеть сутки в таком боксе, где
нельзя распрямить, вытянуть ног, это какое страдание -- продолжительное или
непродолжительное? незначительное или значительное? Или -- десять лет в
одиночке и ни слова вслух?..
Там, в комнате фотографии и дактилоскопии, Иннокентий заметил, что шЈл
второй час ночи. Сейчас может быть уже и третий. Вздорная мысль теперь
вклинилась в голову, вытесняя серьЈзные: его часы положили в камеру
хранения, до конца завода они ещЈ будут идти, потом остановятся -- и никто
больше не будет их заводить, и с этим положением стрелок они дождутся или
смерти хозяина или конфискации себя в числе всего имущества.

Страницы: (271) :  <<  ... 232233234235236237238239240241242243244245246247 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... - Как же вы искусно клевещете вы
на Рейнеке!
А между тем разве это не вы заключили в свое время с лисом союз? Разве
не вы клялись ему в вечной дружбе? И, наконец, разве не вы причинили ему
потом столько зла?
Вспомните хотя бы, как однажды вы и Рейнеке повстречали на дороге
крестьянина с полным возом рыбы и вы уговорили моего дядю-лиса лечь посреди
дороги и прикинуться
мертвым. Рейнеке согласился, хотя и рисковал при этом жизнью.
Крестьянин уже замахнулся на него топором, и стоило дяде хотя бы вздрогнуть,
тут бы ему и конец! Но тот решил, что дядя Рейнеке действительно мертв. Он
бросил его на кучу рыбы и, размечтавшись о том, какой роскошный воротник на
шубу получит его жена, поехал дальше. Тем временем Рейнеке потихоньку
пошвырял всю рыбу на дорогу. И что же? Когда он наконец спрыгнул с воза,
чтобы полакомиться рыбкой, оказалось, что вы, Изергим, сами уплели все,
оставив своему
другу только рыбьи кости.
В другой раз вы и Рейнеке решили похитить у одного крестьянина свежую
свиную тушу.
Дядя влез в окно кладовой и выбросил тушу вам, но тут на него напали
собаки и жестоко его
потрепали. Когда же он, весь израненный, пришел к вам за своею долей,
вы, Изергим, не
моргнув глазом заявили, что оставили для него самый лучший кусок сала,
и с этими словами дали лису палку, на которой раньше висела свинина. И таких
ваших проделок я мог бы назвать
хоть целую сотню.
Теперь, мой великий и благородный государь, позвольте мне сказать
несколько слов о случае с зайцем Лямпе. Это правда, Рейнеке задал ему
трепку, но ведь за то, что заяц плохо выучил слова молитвы! Так неужели
учитель не вправе наказывать своих учеников за лень и невнимание? Кто может
судить его за такой поступок?
О колбасе, о которой скулил здесь песик Пустолайчик, лучше вообще не
упоминать. Ведь, как вы сами изволили слышать, мой государь, колбаса эта
краденная, и мой дядя имел полное право наказать вора и отнять у него
незаконно присвоенное...

Гёте, Иоганн Вольфганг фон (Goethe, Johann Wolfgang von)   
«Рейнеке-лис»