В круге первом (т.2)

Очевидно, разбирались с его карточкой, потом лейтенант скомандовал
почти шЈпотом, ясным в глубокой тишине:
-- В третий бокс!
От стола отделился надзиратель и, ничуть не звеня ключами, пошЈл по
полстяной дорожке правого коридора.
-- Руки назад. Пройдите! -- очень тихо обронил он. По одну сторону их
хода тянулась та же равнодушная оливковая стена в три поворота, с другой
минуло несколько дверей, на которых висели зеркальные овалики номеров:
"47" "48" "49".
а под ними -- навесы, закрывающие глазки. С теплотой от того, что так
близко -- друзья, Иннокентий ощутил желание отодвинуть навесик, прильнуть на
миг к глазку, посмотреть на замкнутую жизнь камеры, -- но надзиратель быстро
увлекал вперЈд, а главное -- Иннокентий уже успел проникнуться тюремным
повиновением, хотя чего ещЈ можно было бояться человеку, вступившему в
борьбу вокруг атомной бомбы?
Несчастным образом для людей и счастливым образом для правительств
человек устроен так, что пока он жив, у него всегда есть ещЈ что отнять.
Даже пожизненно-заключЈнного, лишЈнного движения, неба, семьи и имущества,
можно, например, перевести в мокрый карцер, лишить горячей пищи, бить
палками -- и эти мелкие последние наказания так же чувствительны человеку,
как прежнее низвержение с высоты свободы и преуспеяния. И чтобы избежать
этих досадных последних наказаний, арестант равномерно выполняет ненавистный
ему унизительный тюремный режим, медленно убивающий в нЈм человека. {358}
Двери за поворотом пошли тесно одна к другой, и зеркальные овалики на них
были:
"1" "2" "3"
Надзиратель отпер дверь третьего бокса и движением, несколько комичным
здесь, -- широким радушным взмахом, отпахнул еЈ перед Иннокентием.
Иннокентий заметил эту комичность и внимательно посмотрел на надзирателя.
Это был приземистый парень с чЈрными гладкими волосами и неровными, как
будто косым ударом сабли прорезанными глазами. Вид его был недобр, не
улыбались ни губы, ни глаза -- но из десятков лубянских равнодушных лиц,
виденных в эту ночь, злое лицо последнего надзирателя чем-то нравилось.
Запертый в боксе, Иннокентий огляделся. За ночь он мог себя считать уже
специалистом по боксам, посравнив несколько. Этот бокс был божеский: три с
половиной ступни в ширину, семь с половиной в длину, с паркетным полом,
почти весь занят длинной и неузкой деревянной скамьЈй, вделанной в стену, а
у самой двери стоял невделанный деревянный шестигранный столик. Бокс был,
конечно, глухой, без окон, только чЈрная решЈточка отдушины высоко вверху.
ЕщЈ бокс был очень высок -- метра три с половиной, все эти метры были --
белЈные стены, сверкающие от двухсотваттной лампочки в проволочном колпаке
над дверью. От лампочки в боксе было тепло, но больно глазам.
Арестантская наука -- из тех, которые усваиваются быстро и прочно.

Страницы: (271) :  <<  ... 237238239240241242243244245246247248249250251252 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Я приказал своему груму оседлать Порника и тихонько подвести его к
заднему выходу из палатки. Лошадь оседлали. Я остановился перед ней, готовый
вскочить в седло, едва послышится голос черного с белым пса. Порник
несколько дней не выходил из стойла. В ночном воздухе чувствовалась
прохлада, а я вооружил свои ноги парой острых "убедительных" шпор, которые
раньше в этот день помогли мне оживить одного медленного, флегматичного
конька. Итак, вы, конечно, сами поймете, что едва я позволил Порнику
двинуться вперед, он быстро поскакал. Собака кинулась прочь, мы за ней, и
через мгновение палатка осталась далеко позади нас. Порник мчался по
гладкой, мягкой почве со скоростью чистокровного скакуна на скачке. Еще
мгновение, и мой конь обогнал несчастную собаку, а я... я почти забыл, зачем
мне вздумалось сесть на лошадь и взять с собой длинное копье.
Лихорадочный жар, быстрая скачка, холод бодрящего воздуха, все вместе,
вероятно, лишило меня остатка здравого смысла. Во мне сохранилось слабое
воспоминание о том, как я поднялся на стременах и, потрясая моим копьем,
грозил большой белой луне, которая спокойно смотрела на мою безумную скачку,
и какие вызывающие фразы бросал я кустам дикого терновника, склонявшим свои
ветви. Помнится, я раза два зашатался, качнулся, почти упал на шею Порника и
буквально повис на шпорах. На следующий день об этом рассказали следы.
Несчастная собака, точно одержимая, мчалась по залитой лунным светом
бесконечной равнине. Я помню, как перед нами внезапно вырос подъем и, когда
мы взобрались на возвышенность, внизу блеснула серебряная полоса -
поверхность реки Сетледж. Порник оступился, коснулся носом земли - и в
следующую секунду мы с ним оба тяжело покатились с невидимого откоса.
Вероятно, я потерял сознание, потому что, открыв глаза, увидел, что
лежу ничком на куче мягкого белого песка. Над краем того холма, с которого я
упал, загоралась бледная заря. Вот свет усилился, и я понял, что лежу в
глубине впадины, так сказать, на дне песчаного подковообразного кратера,
одна сторона которого была обращена прямо к мелям Сетледжа...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«В кратере»