В круге первом (т.2)

Сняв шапку, но оставаясь в телогрейке и не
спуская ног на пол для одевания, так как это не имело теперь большого смысла
(сроки прогулки, умывания и завтрака всЈ равно были упущены), -- Рубин
попросил налить ему стакан чая -- и, сидя в постели, со всклоченной бородой,
бесчувственно вкладывал в рот белый хлеб с маслом и вливал горячую жидкость,
-- сам же, не продравши глаз, ушЈл в чтение романа Эптона Синклера, который
держал одной рукой рядом со стаканом. В настроении он был самом мрачном.
По шарашке уже шЈл утренний обход. Заступал младшина. Он считал головы,
а объявления делал Шустерман. Войдя в полукруглую комнату, Шустерман, как и
в предыдущих, объявил:
-- Внимание! ЗаключЈнным объявляется, что после ужина никто не будет
допускаться на кухню за кипятком, -- и по этому вопросу не стучать и не
вызывать дежурного!
-- Это чьЈ распоряжение? -- бешено взвопил Прянчиков, выскакивая из
пещеры составленных двухэтаж- {368} ных коек.
-- Начальника тюрьмы, -- веско ответил Шустерман.
-- Когда оно сделано??
-- Вчера.
Прянчиков потряс над головой кулаками на тонких худых руках, словно
призывая в свидетели небо и землю.
-- Это не может быть!! -- протестовал он. -- В субботу вечером мне сам
министр Абакумов обещал, что по ночам кипяток будет! Это по логике вещей!
Ведь мы работаем до двенадцати ночи!
Раскат арестантского хохота был ему ответом.
-- А ты не работай до двенадцати, му...к, -- пробасил ДвоетЈсов.
-- Мы не можем держать ночного повара, -- рассудительно объяснил
Шустерман.
И затем, взяв из рук младшины список, Шустерман гнетущим голосом, от
которого сразу всЈ стихло, объявил:
-- Внимание! Сейчас на работу не выходят и собираются на этап... Из
вашей комнаты: Хоробров! Михайлов! Нержин! СЈмушкин!.. Готовьте казЈнные
вещи к сдаче!
И проверяющие вышли.
Но четыре выкрикнутых фамилии как вихрем закружили всЈ в комнате.
Люди покинули чай, оставили недоеденные бутерброды и бросились друг ко
другу и к отъезжающим. Четыре человека из двадцати пяти -- это была
необычная, обильная жатва жертв. Заговорили все разом, оживлЈнные голоса
смешивались с упавшими и презрительно-бодрыми. Иные встали во весь рост на
верхних койках, размахивали руками, другие взялись за голову, третьи что-то
горячо доказывали, бия себя в грудь, четвЈртые уже вытряхивали подушки из
наволочек, а в общем вся комната представляла собой такой разноречивый
разворох горя, покорности, озлобления, решимости, жалоб и расчЈтов, и всЈ
это сгромождено в тесноте и в несколько этажей, что Рубин встал с кровати,
как был, в телогрейке, но в кальсонах, и зычно крикнул:
-- Исторический день шарашки! Утро стрелецкой {369} казни!
И развЈл руками перед общей картиной. ОживлЈнный вид его вовсе не
значил, что он рад этапу.

Страницы: (271) :  <<  ... 244245246247248249250251252253254255256257258259 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Просто на это у него не
хватило бы времени. Природа требует пристального глаза и напряженной
внутренней работы по созданию в душе писателя как бы "второго мира" природы,
обогащающего нас мыслями и облагораживающего нас увиденной художником
красотой.
Если мы внимательно прочтем все написанное Пришвиным то убедимся, что
он не успел рассказать нам даже сотой доли того, что так превосходно видел и
знал.
Для таких мастеров, как Пришвин, мало одной жизни, - для мастеров, что
могут написать целую поэму о каждом слетающем с дерева листе. А этих листьев
падает неисчислимое множество.
Пришвин происходил из старинного русского города Ельца. Из этих же мест
вышел и Бунин, точно так же как и Пришвин, умевший воспринимать природу в
органической связи с человеческими думами и настроениями.
Чем это объяснить? Очевидно тем, что природа восточной части Орловщины,
природа вокруг Ельца - очень русская, очень простая и по существу небогатая.
И вот в этой ее простоте и даже некоторой суровости лежит разгадка
писательской зоркости Пришвина. На простоте яснее выступают все прекрасные
качества земли, острее делается человеческий взгляд.
Простота, конечно, ближе сердцу, чем пышный блеск красок, бенгальский
огонь закатов, кипение звезд и лакированная растительность тропиков,
напоминающая мощные водопады, целые Ниагары листьев и цветов.
Биография Пришвина резко делится надвое. Начало жизни шло по
проторенной дороге - купеческая семья, крепкий быт, гимназия, служба
агрономом в Клину и Луге, первая агрономическая книга "Картофель в полевой и
огородной культуре".
Казалось бы, что все идет в житейском смысле гладко и закономерно, по
так называемой "служебной стезе". И вдруг - резкий перелом. Пришвин бросает
службу и уходит пешком на север, в Карелию, с котомкой, охотничьим ружьем и
записной книжкой.
Жизнь поставлена на карту. Что будет с ним дальше, Пришвин не знает. Он
повинуется только голосу сердца, непобедимому влечению быть среди народа и с
народом, слушать удивительный его язык, записывать сказки, поверья, приметы...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Зеленый шум»