В круге первом (т.2)

Он равно бы смеялся и над собственным отъездом.
Перед красным словцом у него не устаивала ни одна святыня.
Этап -- это такая же роковая грань в жизни арестанта, как в жизни
солдата -- ранение. И как ранение может быть лЈгким или тяжЈлым, излечимым
или смертельным, так и этап может быть близким или далЈким, развлечением или
смертью.
Когда читаешь описание мнимых ужасов каторжной жизни у Достоевского, --
поражаешься: как покойно им было отбывать срок! ведь за десять лет у них не
бывало ни одного этапа!
Зэк живЈт на одном и том же постоянном месте, привыкает к своим
товарищам, к своей работе, к своему начальству. Как бы ни был он чужд
стяжанию, неизбежно он обрастает: у него появляется или присланный с воли
фибровый или сработанный в лагере фанерный чемодан. У него появляются:
рамочка, куда он вставляет фотографию жены или дочери; тряпичные тапочки, в
которых он ходит после работы по бараку, а на день прячет от обыска;
возможно даже, что он закосил лишние хлопчатобумажные брючки или не сдал
старые ботинки -- и всЈ это перепрятывает от инвентаризации к
инвентаризации. У него есть даже своя иголка, его пуговицы надЈжно пришиты,
и ещЈ у него хранится пара запасных. В кисете у него водится табачок.
А если он фраер - он держит ещЈ зубной порошок и иногда чистит зубы. У
него накопляется пачка писем от родных, заводится собственная книга,
обмениваясь которой, он прочитывает все книги лагеря.
Но как гром ударяет над его маленькой жизнью этап -- всегда без
предупреждения, всегда подстроенный так, чтобы застать зэка врасплох и в
последнюю возможную минуту. И вот торопливо рвутся в очко уборной письма
родных. И вот конвой -- если этап предстоит телячьими красными вагонами --
отрезает у зэка все пугови- {370} цы, а табак и зубной порошок высыпает на
ветер, ибо ими в пути может быть ослеплЈн конвоир. И вот конвой -- если этап
будет пассажирскими вагон-заками -- ожесточЈнно топчет чемоданы, не
влезающие в узкую вагонную камеру, а заодно ломает и рамочку от фотографии.
В обоих случаях отбирают книги, которых нельзя иметь в дороге, иголку,
которой можно перепилить решЈтку и заколоть конвоира, отметают как хлам
тряпичные тапочки и отбирают в пользу лагеря лишнюю пару брюк.
И очищенный от греха собственности, от наклонности к оседлой жизни, от
тяготения к мещанскому уюту (справедливо заклеймЈнному ещЈ Чеховым), от
друзей и от прошлого, зэк берЈт руки за спину и в колонне по четыре ("шаг
вправо, шаг влево -- конвой открывает огонь без предупреждения!"),
окружЈнный псами и конвойными, идЈт к вагону.
Вы все видели его в этот момент на наших железнодорожных станциях, --
но спешили трусливо потупиться, верноподданно отвернуться, чтобы конвойный
лейтенант не заподозрил вас в чЈм плохом и не задержал бы.

Страницы: (271) :  <<  ... 245246247248249250251252253254255256257258259260 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Проводит по золоту гребнем
И песню поет она.
И власти и силы волшебной
Зовущая песня полна.

Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным,
Но видит ее одну.

А скалы кругом все отвесней,
А волны - круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.

x x x

Рокочут трубы оркестра,
И барабаны бьют.
Это мою невесту
Замуж выдают.

Гремят литавры лихо,
И гулко гудит контрабас.
А в паузах ангелы тихо
Вздыхают и плачут о нас.

ГОНЕЦ

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

x x x

Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.

А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже - и врозь.

x x x

Они мои дни омрачали
Обидой и бедой,
Одни - своей любовью,
Другие - своей враждой.

Мне в хлеб и вино подсыпали
Отраву за каждой едой -
Одни своей любовью,
Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала
Меня до последнего дня,
Враждою ко мне не пылала,
Любить - не любила меня.

x x x

Кто влюбился без надежды,
Расточителен, как бог.
Кто влюбиться может снова
Без надежды - тот дурак.

Это я влюбился снова
Без надежды, без ответа.
Насмешил я солнце, звезды,
Сам смеюсь - и умираю.

x x x

Как ты поступила со мною,
Пусть будет неведомо свету.
Об этом у берега моря
Я рыбам сказал по секрету.

Пятнать твое доброе имя
На твердой земле я не стану,
Но слух о твоем вероломстве
Пойдет по всему океану!

x x x

Весь отражен простором
Зеркальных рейнских вод,
С большим своим собором
Старинный Кельн встает.

Сиял мне в старом храме
Мадонны лик святой...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Стихи (пер. Маршак и А. Толстой)»