В круге первом (т.2)

-- Братцы! -- прозвучал Руськин голос. -- Еду в Бутырки на следствие!
Кто тут? Кого увозят?
Раздался сразу взрыв голосов -- закричали все двадцать зэков, отвечая,
и оба надзирателя, чтоб Руська замолчал, и с порога штаба Климентьев, чтоб
надзиратели не зевали и не давали заключЈнным переговариваться.
-- Тише, вы, ...! -- послал кто-то в воронке матом. Стало тихо и
слышно, как в тамбуре надзиратели возились, убирая свои ноги, чтобы скорей
запихнуть Руську в бокс.
-- Кто тебя продал, Руська? -- крикнул Нержин.
-- Сиромаха!
-- Га-а-ад! -- сразу загудели голоса.
-- А сколько вас? -- крикнул Руська.
-- Двадцать.
-- Кто да кто?..
Но его уже затолкали в бокс и заперли.
-- Не робей, Руська! -- кричали ему. -- Встретимся в лагере!
ЕщЈ падало внутрь воронка несколько света, пока открыта была внешняя
дверь -- но вот захлопнулась и она, головы конвоиров преградили последний
неверный поток света через решЈтки двух дверей, затарахтел мотор, машина
дрогнула, тронулась -- и теперь, при раскачке, только мерцающие отсветы
иногда перебегали по лицам зэков. {395}
Этот короткий перекрик из камеры в камеру, эта жаркая искра,
проскакивающая порой между камнями и железами, всегда чрезвычайно будоражит
арестантов.
-- А что должна делать элита в лагере? -- протрубил Нержин прямо в ухо
Герасимовичу, только он и мог расслышать.
-- То же самое, но с двойным усилием! -- протрубил Герасимович ответно.
Немного проехали -- и воронок остановился. Ясно, что это была вахта.
-- Руська! -- крикнул один зэк. -- А бьют?
Не сразу и глухо донеслось в ответ:
-- Бьют...
-- Да драть их в лоб, Шишкина-Мышкина! -- закричал Нержин. -- Не
сдавайся, Руська!
И снова закричало несколько голосов -- и всЈ смешалось.
Опять тронулись, проезжая вахту, потом всех резко качнуло вправо -- это
означало поворот налево, на шоссе.
При повороте очень тесно сплотило плечи Герасимовича и Нержина. Они
посмотрели друг на друга, пытаясь различить в полутьме. Их сплачивало уже
нечто большее, чем теснота воронка.
Илья Хоробров, чуть приокивая, говорил в темноте и скученности:
-- Ничего я, ребята, не жалею, что уехал. Разве это жизнь -- на
шарашке? По коридору идЈшь -- на Сиромаху наступишь. Каждый пятый -- стукач,
не успеешь в уборной звук издать -- сейчас куму известно. Воскресений уже
два года нет, сволочи. Двенадцать часов рабочий день! За двадцать грамм
маслица все мозги отдай. Переписку с домом запретили, драть их вперегрЈб. И
-- работай? Да это ад какой-то!
Хоробров смолк, переполненный негодованием. В наступившей тишине, при
моторе, ровно работающем по асфальту, раздался ответ Нержина:
-- Нет, Илья Терентьич, это не ад. Это -- не ад! В ад мы едем.

Страницы: (271) :  <<  ... 262263264265266267268269270271

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Но осень трезвая идет.
И, тяжко нагружен,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.

Настало время помирать -
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.

Его свалил горбатый нож
Одним ударом с ног,
И, как бродягу на правеж,
Везут его на ток.

Дубасить Джона принялись
Злодеи поутру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили на ветру.

Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно.

Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.

Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.

Недаром был покойный Джон
При жизни молодец, -
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.

Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поет...

Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!


СТАРАЯ ДРУЖБА

Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?..

Бёрнс Роберт (Burns Robert)   
«Роберт Бёрнс в переводах Маршака»