В круге первом (т.2)

-- Да!! Я -- необъективен и горжусь этим! -- гремел КондрашЈв-Иванов.
-- Что-о?? Позвольте, как это? -- ошеломился Рубин.
-- Так! Так! Горжусь необъективностью! -- словно наносил удары
КондрашЈв, и только верхняя койка над ним не давала ему размаха. -- А вы,
Лев Григорьич, а вы? Вы тоже необъективны, но считаете себя объективным, а
это гораздо хуже! МоЈ преимущество перед вами в том, что я необъективен -- и
знаю это! И ставлю себе в заслугу! И в этом моЈ "я"!
-- Я -- не объективен? -- поражался Рубин. -- Даже я? Кто же тогда
объективен?
-- Да никто!! -- ликовал художник. -- Никто!! Никогда никто не был и
никогда никто не будет! Даже всякий акт познания имеет эмоциональную
предокраску -- разве не так? Истина, которая должна быть последним {47}
итогом долгих исследований, -- разве эта сумеречная истина не носится перед
нами ещЈ д о всяких исследований? Мы берЈм в руки книгу, автор кажется нам
почему-то несимпатичен, -- и мы ещЈ до первой страницы предвидим, что
наверное она нам не понравится -- и, конечно, она нам не нравится! Вот вы
занялись сравнением ста мировых языков, вы только-только обложились
словарями, вам ещЈ на сорок лет работы -- но вы уже теперь уверены, что
докажете происхождение всех слов от слова "рука". Это -- объективность?
Нержин громко расхохотался над Рубиным, очень довольный. Рубин
рассмеялся тоже -- как было сердиться на этого чистейшего человека!
КондрашЈв не касался политики, но Нержин поспешил еЈ коснуться:
-- ЕщЈ один шаг, Ипполит Михалыч! Умоляю вас -- ещЈ один шаг! А --
Маркс? Я уверен, что он ещЈ не начинал никаких экономических анализов, ещЈ
не собрал никаких статистических таблиц, а уже знал, что при капитализме
рабочий класс есть абсолютно нищающий, и самая лучшая часть человечества и,
значит, ему принадлежит будущее. Руку на сердце, ЛЈвка, скажешь -- не так?
-- Дитя моЈ, -- вздохнул Рубин. -- Если б нельзя было заранее
предвидеть результат...
-- Ипполит Михалыч! И на этом они строят свой прогресс! Как я ненавижу
это бессмысленное слово "прогресс"!
-- А вот в искусстве -- никакого "прогресса" нет! И быть не может!
-- В самом деле! В самом деле, вот здорово! -- обрадовался Нержин. --
Был в семнадцатом веке Рембрандт -- и сегодня Рембрандт, пойди перепрыгни! А
техника семнадцатого века? Она нам сейчас дикарская. Или какие были
технические новинки в семидесятых годах прошлого века? Для нас это детская
забава. Но в те же годы написана "Анна Каренина". И что ты мне можешь
предложить выше?
-- Позвольте, позвольте, магистр, -- уцепился Рубин.
-- Так по пущей-то мере в инженерии вы нам прогресс оставляете? Не
бессмысленный? {48}
-- Паразит! -- рассмеялся Глеб. -- Это подножка называется.

Страницы: (271) :  <<  ... 22232425262728293031323334353637 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Если мы тем не менее упорно пытались кое-что выяснить о жизни Ludi
magistri Josephi III и набросать в общих чертах портрет его личности, то
делали мы это не ради культа отдельных лиц и не из неповиновения обычаям,
как нам думается, а, напротив, только ради служения истине и науке. Давно
известно: чем острее и неумолимее сформулирован тезис, тем настойчивее
требует он антитезиса. Мы одобряем и чтим идею, лежащую в основе анонимности
наших властей и нашей духовной жизни. Но, глядя на предысторию этой же
духовной жизни, то есть на развитие игры в бисер, мы не можем не видеть, что
каждая ее фаза, каждая разработка, каждое новшество, каждый существенный
сдвиг, считать ли его прогрессивным или консервативным, неукоснительно
являют нам хоть и не своего единственного и настоящего автора, но зато самый
четкий свой облик как раз в лице того, кто ввел это новшество, став орудием
усовершенствования и трансформации.
Впрочем, наше сегодняшнее понимание личности весьма отлично от того,
что подразумевали под этим биографы и историки прежних времен. Для них, и
особенно для авторов тех эпох, которые явно тяготели к форме биографии,
самым существенным в той или иной личности были, пожалуй, отклонение от
нормы, враждебность ей, уникальность, часто даже патология, а сегодня мы
говорим о выдающихся личностях вообще только тогда, когда перед нами люди,
которым, независимо от всяких оригинальностей и странностей, удалось как
можно полнее подчиниться общему порядку, как можно совершеннее служить
сверхличным задачам. Если присмотреться попристальней, то идеал этот был
знаком уже древности: образ "мудреца" или "совершенного человека" у древних
китайцев, например, или идеал сократовского учения о добродетели почти
неотличимы от нашего идеала; да и некоторым крупным духовным корпорациям
были знакомы сходные принципы, например римской церкви в эпохи ее подъема, и
иные величайшие ее фигуры, скажем святой Фома Аквинский, кажутся нам,
наподобие раннегреческих скульптур, скорее классическими представителями
каких-то типов, чем конкретными лицами...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Игра в бисер»