В круге первом (т.2)

За ним гудела свита
лейтенантов и сержантов. В гробовом молчании зэков вывели с вещами в
коридор. (ШЈпотом зэки тут же родили промеж собой парашу, что их ведут на
расстрел.) В коридоре отсчитали из них пять раз по десять человек и
втолкнули в соседние камеры как раз вовремя, так что они успели там
захватить себе кусочек спального плаца. Эти счастливцы избежали страшной
участи двадцати пяти остальных. Последнее, что видели оставшиеся у своей
дорогой 72-й камеры, -- была какая-то адская машина с пульверизатором,
въезжавшая в их дверь. Потом их повернули через правое плечо и под звяканье
надзирательских ключей о пряжки поясов и щЈлканье пальцами (то были принятые
в Бутырках надзирательские сигналы "веду зэка!") повели через многие
внутренние стальные двери и спускаясь по многим лестницам, -- в холл,
который не был ни подвалом расстрелов, ни пыточным подземельем, а широко был
известен в народе зэков как предбанник знаменитых бутырских бань. Предбанник
имел коварно-безобидный повседневный вид: стены, скамьи и пол, выложенные
шоколадной, красной и зелЈной метлахской плиткой, и с грохотом выкатываемые
по рельсам вагонетки из прожарок с адскими крючками для навешивания на них
вшивых арестантских одежд. Легко ударяя друг друга по скулам и по зубам (ибо
третья арестантская заповедь гласит:
"Дают -- хватай!"), зэки разобрали раскалЈнные крючки, повесили на них
свои многострадальные одеяния, полинявшие, порыжевшие, а местами и
прогоревшие от еже- {53} декадных прожарок, -- и разгорячЈнные служанки ада
-- две старые женщины, презирая постылую им наготу арестантов, с грохотом
укатили вагонетки в тартар и захлопнули за собой железные двери.
Двадцать пять арестантов остались запертыми со всех сторон в
предбаннике. Они держали в руках только носовые платки или заменяющие их
куски разорванных сорочек. Те из них, чья худоба всЈ же сохранила ещЈ тонкий
слой дублЈного мяса в той непритязательной части тела, посредством которой
природа наградила нас счастливым даром сидеть -- те счастливчики сидели на
тЈплых каменных скамьях, выложенных изумрудными и малиново-коричневыми
изразцами. (Бутырские бани по роскоши оформления далеко оставляют позади
себя Сандуновские, и, говорят, некотрые любознательные иностранцы специально
предавали себя в руки ЧеКа, чтобы только помыться в этих банях.)
Другие же арестанты, исхудавшие до того, что не могли уже сидеть иначе,
как на мягком, -- ходили из конца в конец предбанника, не закрывая своей
срамоты и жаркими спорами пытаясь проникнуть за завесу происходящего.

Давно уж их воображенье
Алкало пи-щи роковой.

Однако, их столько часов продержали в предбаннике, что споры утихли,
тела покрылись пупырышками, а желудки, привыкшие с десяти часов вечера ко
сну, тоскливо взывали о наполнении.

Страницы: (271) :  <<  ... 26272829303132333435363738394041 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Пережил я примерно то же, что, если
верить книгам, переживают после своей инициации
приобщившиеся к дзэн-буддизму. Для этого мне
нужно было пропитаться отвращением к знанию,
понять тщету всего и все сокрушить, изведать
безнадежность, потом смириться и, так сказать, самому себе
поставить летальный диагноз, и лишь тогда я
вернул ощущение собственной личности. Мне
пришлось подойти к самому краю и прыгнуть -- в
темноту.

Я упомянул о Реальности, но ведь я знаю,
что приблизиться к ней невозможно, иначе как
посредством писательства. Я теперь меньше познаю
и больше понимаю, -- но каким-то особенным,
незаконным способом. Все увереннее удается мне.
овладеть даром непосредственности. Во мне
развивается способность постигать, улавливать,
анализировать, соединять, давать имя,
устанавливать факты, выражать их, -- причем все
сразу. То, что составляет структуру вещей, теперь
легче открывается моему глазу. Инстинктивно я
избегаю всех четких истолкований: чем они проще,
тем глубже настоящая тайна. А то, что мне ведомо, становится все более неизъяснимым.
Мною движет убежденность, которая не нуждается в
доказательствах, равно как вере. Я живу для
одного себя, но себялюбия или эгоизма в этом нет и
следа. Я всего лишь стараюсь прожить то, что мне
отпущено, и тем самым помогаю равновесию вещей в
мире. Помогаю движению, нарождению, умиранию,
изменению, свершающимся в космосе, и делаю это
всеми средствами, день за днем. Отдаю все, чем
располагаю. Отдаю в охотку, но и вбираю сам, -- все,
что способен вместить. Я и венценосец, и пират. Я
символ равенства, олицетворение Весов, ставших
самостоятельным знаком, когда Дева отделилась от
Скорпиона. На мой взгляд, в мире более чем
достаточно места для каждого, ведь сколько их,
этих бездонных провалов между текущими
мгновениями, и великих вселенных, населенных
одним-единственным индивидуумом, и огромных
островов, на которых обретшие собственную
личность вольны ее совершенствовать как
заблагорассудится...

Миллер Валентин Генри   
«Размышление о писательстве»