В круге первом (т.2)

Зрение
арестанта обычно ограничено стенами и намордником, обоняние насыщено
недостойными ароматами, осязанию нет новых предметов. Зато слух развивается
необыкновенно. Каждый звук даже в дальнем углу коридора тотчас же
опознаЈтся, истолковывает происходящие в тюрьме события и отмеряет время:
разносят ли кипяток, водят ли на прогулку или принесли кому-то передачу.
Слух и донЈс начало разгадки: со стороны 75-й камеры загремела стальная
переборка, и в коридор вошло много людей. Слышался их сдержанный говор,
шаги, заглушаемые коврами, потом выделились голоса женщин, {58} шорох юбок,
и у самой двери 72-й камеры начальник Бутырской тюрьмы приветливо сказал:
-- А теперь госпоже Рузвельт, вероятно, будет интересно посетить
какую-нибудь камеру. Ну, какую же? Ну, первую попавшуюся. Например, вот
72-ю. Откройте, сержант.
И в камеру вошла госпожа Рузвельт в сопровождении секретаря,
переводчика, двух почтенных матрон из среды квакеров, начальника тюрьмы и
нескольких лиц в гражданской одежде и в форме МВД. Капитан же в белых
перчатках отошЈл в сторону. Вдова президента, женщина тоже передовая и
проницательная, много сделавшая для защиты прав человека, госпожа Рузвельт
задалась целью посетить доблестного союзника Америки и увидеть своими
глазами, как распределяется помощь ЮНРРА (Америки достигли зловредные слухи,
будто продукты ЮНРРА не доходят до простого народа), а также -- не
ущемляется ли в Советском Союзе свобода совести. Ей уже показали тех простых
советских граждан (переодетых партработников и чинов МГБ), которые в своих
грубых рабочих спецовках благодарили СоединЈнные Штаты за бескорыстную
помощь. Теперь госпожа Рузвельт настояла, чтоб еЈ провели в тюрьму. Желание
еЈ исполнилось. Она уселась в одно из кресел, свита устроилась вокруг, и
начался разговор через переводчика.
Солнечные лучи от поворотного зеркала всЈ так же били в камеру. И
дыхание Эола шевелило занавеси.
Госпоже Рузвельт очень понравилось, что в камере, выбранной наудачу и
застигнутой врасплох, была такая удивительная белизна, полное отсутствие
мух, и, несмотря на будний день, в святом углу теплилась лампада.
ЗаключЈнные поначалу робели и не двигались, но когда переводчик перевЈл
вопрос высокой гостьи, неужели, щадя чистоту воздуха, никто из заключЈнных
даже не курит, -- один из них с развязным видом встал, распечатал коробку
"Казбека", закурил сам и протянул папиросу товарищу.
Лицо генерал-майора потемнело.
-- Мы боремся с курением, -- выразительно сказал он, -- ибо табак --
это яд.
ЕщЈ один заключЈнный пересел к столу и стал про- {59} сматривать журнал
"Америка", почему-то очень торопливо.
-- За что же наказаны эти люди? Например, вот этот господин, который
читает журнал? -- спросила высокая гостья.

Страницы: (271) :  <<  ... 30313233343536373839404142434445 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Однажды, когда плата за помещение впервые не была внесена в течение двух месяцев и хозяин угрожал выселением, не кто иной, как Фелипе Ривера, поломойка в жалкой, дешевой, изношенной одежде, положил шестьдесят золотых долларов на конторку Мэй Сэтби. Это стало повторяться и впредь. Триста писем, отпечатанных на машинке (воззвания о помощи, призывы к рабочим организациям, возражения на газетные статьи, неправильно освещающие события, протесты против судебного произвола и преследований революционеров в Соединенных Штатах), лежали неотосланные, в ожидании марок. Исчезли часы Вэры, старомодные золотые часы с репетиром, принадлежавшие еще его отцу. Исчезло также и простенькое золотое колечко с руки Мэй Сэтби. Положение было отчаянное. Рамос и Арел-лано безнадежно теребили свои длинные усы. Письма должны быть отправлены, а почта не дает марок в кредит. Тогда Ривера надел шляпу и вышел. Вернувшись, он положил на конторку Мэй Сэтби тысячу двухцентовых марок.
- Уж не проклятое ли это золото Диаса? - сказал Вэра товарищам. Они подняли брови и ничего не ответили. И Фелипе Ривера, мывший пол для революции, по мере надобности продолжал выкладывать золото и серебро на нужды Хунты.
И все же они не могли заставить себя полюбить его. Они не знали этого мальчика. Повадки у него были совсем иные, чем у них. Он не пускался в откровенности. Отклонял все попытки вызвать его на разговор, и у них не хватало смелости расспрашивать его.
- Возможно, великий и одинокий дух... не знаю, не знаю! - Ареллано беспомощно развел руками.
- В нем есть что-то нечеловеческое, - заметил Рамос.
- В его душе все притупилось, - сказала Мэй Сэтби. - Свет и смех словно выжжены в ней. Он мертвец, и вместе с тем в нем чувствуешь какую-то страшную жизненную силу.
- Ривера прошел через ад, - сказал Паулино. - Человек, не прошедший через ад, не может быть таким, а ведь он еще мальчик.
И все же они не могли его полюбить. Он никогда не разговаривал, никогда ни о чем не расспрашивал, не высказывал своих мнений. Он мог стоять не шевелясь - неодушевленный предмет, если не считать глаз, горевших холодным огнем, - покуда споры о революции становились все громче и горячее...

Джек Лондон (Jack London)   
«Мексиканец»