В круге первом (т.2)

Осторожность, правда, подсказывала Иннокентию не звонить эти дни по
телефону, но жена уехала из дому без него и оставила записку, что
обязательно надо быть вечером у тестя.
Он позвонил, чтобы не поехать.
Вчера -- да разве вчера? как давно-давно-давно... -- после звонка в
посольство в нЈм стало накручиваться, накручиваться. Он и не ждал, что так
разволнуется, он не предполагал, что так боится за себя. Ночью его охватил
страх верного ареста -- и он не знал, как дождаться утра, чтобы было куда
уехать из дому. Целый день он прожил в смятении, не понимал и не слышал тех
людей, с которыми разговаривал. Досада на свой порыв, и гадкий расслабляющий
страх слоились в нЈм -- а к вечеру выродились в безразличие: будь, что
будет.
Иннокентию было бы, наверно, легче, если бы этот бесконечный день был
не воскресным, а будним. Он бы тогда на службе мог догадываться по разным
признакам, продвигается или отменена его отправка в Нью-Йорк, в главную
квартиру ООН. Но о чЈм можно судить в воскресенье -- покой или угроза таится
в праздничной неподвижности дня?
Все эти минувшие сутки ему так представлялось, что его звонок был
безрассудство, самоубийство -- к тому же и не принесшее никому пользы. Да
судя по этому растяпе атташе -- и вообще недостойны были т е, чтобы их
защищать.
Ничто не показывало, что Иннокентий разгадан, но внутреннее
предчувствие, недоведомо вложенное в нас, щемило Володина, в нЈм росло
предощущение беды -- от него-то никуда и не хотелось ехать веселиться.
Он уговаривал теперь в этом жену, растягивал слова, как всегда делает
человек, говоря о неприятном, жена настаивала, -- и отчЈтливые "форманты"
его "индивидуального речевого лада" ложились на узкую коричневую магнитную
плЈнку, чтобы к утру быть превращЈнными в звуковиды и мокрою лентою
распростереться перед Рубиным. {66}
Дотти не говорила в категорическом тоне, усвоенном последние месяцы, а,
тронутая ли усталым голосом мужа, очень мягко просила, чтоб он приехал хоть
на часик.
Иннокентий уступил, что приедет.
Однако, положа трубку, он не сразу отнял руку от неЈ, а замер, ещЈ как
бы пальцами себя на ней отпечатывая, замер, чего-то не досказав.
Ему стало жаль не ту жену, с которой он жил и не жил сейчас и которую
через несколько дней собирался покинуть навсегда, -- а ту десятиклассницу
белокурую, с кудрями по плечи, которую он водил в "Метрополь" танцевать
между столиками, ту девочку, с кем они когда-то вместе начали узнавать, что
такое жизнь. Между ними накалялась тогда раззарчивая страсть, не признающая
никаких доводов, не желающая слышать об отсрочке свадьбы на год. Инстинктом,
руководящим нами среди обманчивых наружностей и лгущих нарядов, они верно
угадали друг друга и не хотели упустить.

Страницы: (271) :  <<  ... 35363738394041424344454647484950 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сам-то я как поступал? Чуть только
спелись сердца - глядь, и тела туда же за ними, - челядь берет пример с
господ! И выходит на поверку, что месяц серебристый - всего-навсего сводник.
Жена. Ты бы поглядел, какие роскошные книжки господин майор посылает к
нам в дом. Твоя дочь-то молится по этим книгам.
Миллер (свистит). Как же, молится! Много ты понимаешь! Простую,
натуральную пищу нежный желудок его милости не переваривает. Сначала
господин майор должен отдать ее на выварку искусным поварам той адской,
чумной кухни, что зовется изящной словесностью. В печку всю эту пакость!
Девчонка наберется бог знает чего, разного невероятного вздора, кровь у нее
забурлит, как от шпанской мушки, - и прощайте тогда крупицы христианской
веры, которую отец и так уж с грехом пополам в ней поддерживал! В печку,
тебе говорят! Девчонка забивает себе голову всякой чертовщиной, уносится
мыслью в тридесятые государства и в конце концов потеряет, позабудет дорогу
в родные палестины, устыдится, что ее отец - скрипач Миллер, и отвадит
хорошего, почтенного зятя, который как раз пришелся бы мне ко двору... Ну уж
нет, накажи меня бог! (Вскакивает; в сердцах.) Скорей, пока не поздно! А
майору... да, да, майору... поворот от ворот. (Направляется к выходу.)
Жена. С ним надо быть повежливее, Миллер. Мы немало нажились на одних
только его подарочках!..
Миллер (возвращается и останавливается перед ней). Это что же, плата за
честь моей дочери?.. Убирайся ты к черту, мерзкая сводня!.. Лучше я возьму
скрипку и пойду по миру, буду играть за тарелку супу, лучше я разобью свою
виолончель и набью ее навозом, но только ни за что не притронусь к деньгам,
ради которых единственное мое дитя пожертвовало своею душою и вечным
спасением. Откажись от проклятого кофе и от нюхательного табаку, - вот тебе
и не нужно будет торговать красотой твоей дочери. Я жрал до отвала и носил
тонкие сорочки еще до того, как этот отпетый негодяй повадился ко мне в дом.
Жена...

Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (Johann Christoph Friedrich Schiller)   
«Коварство и любовь»