В круге первом (т.2)

Почему даже выпала из советских календарей как незначительная
подробность Семнадцатого года эта революция, еЈ и революцией стесняются
называть -- Февральская? Лишь потому, что не работала гильотина? Свалился
царь, свалился шестисотлетний режим от единого толчка -- и никто не бросился
поднимать корону, и все пели, смеялись, поздравляли друг друга -- и этому
дню нет места в календаре, где тщательно размечены дни рождения жирных
свиней Жданова и Щербакова?
Напротив, вознесЈн в величайшую революцию человечества -- Октябрь, ещЈ
в двадцатые годы во всех наших книгах называемый переворотом. Однако, в
октябре Семнадцатого в чЈм были обвинены Каменев и Зиновьев? В том, что они
предали буржуазии тайну революции! Но разве извержение вулкана остановишь,
увидевши в кратере? разве перегородишь ураган, получив сводку погоды? Можно
выдать тайну? только узкого заговора! Именно стихийности всенародной вспышки
не было в Октябре, а собрались заговорщики по сигналу...
Тут вскоре назначили Иннокентия в Париж. Ко всем оттенкам мировых
мнений и ко всей эмигрантской русской литературе у него здесь был доступ
(только всЈ же оглядываясь около книжных киосков). Он мог читать, читать и
читать! -- если б не надобно было прежде того служить.
Свою службу, свою работу, которую он до сих пор считал наилучшим,
наиудачным жизненным жребием, -- он впервые ощутил как нечто гадкое.
Служить советским дипломатом -- это значило не только каждый день
декламировать убогие вещи, над которыми смеялись люди со здравым мозгом, это
значило ещЈ иметь те две грудные стенки и два лба, о которых он сказал
Кларе. Главная-то работа была вторая, тайная: встречи с зашифрованными
личностями, сбор сведений, передача инструкций и выплата денег.
В весЈлой молодости, до своего кризиса, Иннокентий {74} не находил эту
заднюю деятельность предосудительной, а даже -- забавной, легко еЈ выполнял.
Теперь она стала ему -- против души, постылой.
Раньше истина Иннокентия была, что жизнь даЈтся нам только раз.
Теперь созревшим новым чувством он ощутил в себе и в мире новый закон:
что и совесть тоже даЈтся нам один только раз.
И как жизни отданной не вернуть, так и испорченной совести.
Но не было, не было вокруг Иннокентия, кому он мог бы всЈ издуманное
рассказать, ни даже жене. Как не поняла и не разделила она его вернувшейся
нежности к умершей матери, так не понимала дальше, зачем можно
интересоваться событиями, которые, пройдя однажды, уже не вернутся больше. А
что он стал презирать свою службу -- это в ужас бы еЈ привело, ведь именно
на этой службе была основана вся их сверкающая успешливая жизнь.
ОтчуждЈнность с женою дошла в прошлом году до того угла, когда
открывать себя становилось уже опасно.
Но и в Союзе, в отпуске, тоже не было близких у Иннокентия.

Страницы: (271) :  <<  ... 41424344454647484950515253545556 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

.....
А царские все кладовые полны.

Но эти сокровищницы, кладовые
Восток изумленный узрел бы впервые:
И Шахразаде в мечтах не создать
Подобную роскошь и благодать.

Есть зал, что зовется "Индры оплот",
Там боги изваяны, целый кивот,
Стоят на столбах золотого чекана,
Унизанных лалами без изъяна.

Вы только подумайте -- тридцать тысяч
Этих фигур устрашающих высечь,--
Полулюдей, получудищ суровых,
Тысячеруких и стоголовых...

В "Пурпурном зале" алеет мглисто
Деревьев коралловых -- тысяча триста.
Шумит, как пальмовый навес,
Сплетая ветви, багряный лес.

Легчайший ветер, ничуть не пыля,
Гуляет над полом из хрусталя.
Фазаны, птичий знатнейший род,
Торжественно движутся взад и вперед.

Махавасантов любимый макак --
Весь в шелковых лентах, разряжен,--да как!
На шейной ленточке -- ключик сусальный
От Высочайшей Опочивальни.

Рубины рассыпаны там, как горох.
Лежит и топаз, он собою не плох,
Алмазы -- размером с хорошую грушу.
Так тешит раджа свою вольную душу.

Владыка, откушав обильный свой ужин,
Возлег на мешок, где сотни жемчужин.
И с ним обезьяна, приближенный раб,
До поздней зари задают они храп.

Но самое дивное из сокровищ,
Едва ль не важнее богов-чудовищ,
Дружок закадычный, в кого он влюблен, -
Это -- прекрасный белый слон.

Раджа построил чудесный дворец,
Чтоб жил в нем этот дивный жилец,
И держат свод золотой, высочайший
Колонны с лотосовой чашей.

И триста стражей высоких, здоровых
Дежурство несут у покоев слоновых.
И ловит, обратившись в слух,
Его желанья негр-евнух.

Слону дана золотая посуда,
И нюхает он пахучие блюда.
И вина, с добавкой индийских приправ,
Он тянет, свой царственный хобот задрав...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Романсеро»