В круге первом (т.2)

Не все стены
были даже белены, иные окрашены темноватой краской по дереву, а "коврами"
были старые пожелтевшие пропыленные газеты, во много слоев зачем-то
навешенные повсюду: ими закрывались стЈкла шкафов и ниша буфета, верхи окон,
запечья. Иннокентий попал как в западню. Сегодня же уехать!
А дядя, нисколько не стыдясь, но даже чуть ли не с гордостью водил его
и показывал угодья: домашнюю выгребную уборную, летнюю и зимнюю, ручной
умывальник, и как улавливается дождевая вода. Уж тем более не пропадали тут
очистки овощей.
ЕщЈ какая придЈт жена! И что за бельЈ у них на постелях, можно заранее
вообразить!
А с другой стороны это был родной мамин брат, он знал жизнь мамы с
детства, это был вообще единственный кровный родственник Иннокентия -- и
сорваться сейчас же, значит не доузнать, не додумать даже о себе.
Да самого-то дяди простота и правобокая усмешка располагали Иннокентия.
С первых же слов что-то почув- {78} ствовалось в нЈм больше, чем было в двух
коротких письмах.
В годы всеобщего недоверия и преданности кровное родство даЈт уже ту
первую надЈжность, что этот человек не подослан, не приставлен, что путь его
к тебе -- естественный. Со светлыми разумниками не скажешь того, что с
кровным родственником, хоть и тЈмным.
Дядя был не то, что худ, но -- сух, только то и оставалось на его
костях, безо чего никак нельзя. Однако такие-то и живут долго.
-- Тебе точно сколько ж лет, дядя?
(Иннокентий и неточно не знал.)
Дядя посмотрел пристально и ответил загадочно:
-- Я -- ровесничек.
И всЈ смотрел, не отрываясь.
-- Кому?
-- Са-мо-му.
И смотрел.
Иннокентий со свободою улыбнулся, это-то было для него пройденное: даже
в годы восторгов кряду всем, Сам оскорблял его вкус дурным тоном, дурными
речами, наглядной тупостью.
И не встретив почтительного недоумения или благородного запрета, дядя
посветлел, хмыкнул шутливо:
-- Согласись, нескромно мне первому умирать. Хочу на второе место
потесниться.
Засмеялись. Так первая искра открыто пробежала между ними. Дальше уже
было легче.
Одет дядя был ужасно: рубаха под пиджаком непоказуемая; у пиджака
облохмачены, обшиты и снова обтЈрты воротник, лацканы, обшлага; на брюках
больше латок, чем главного материала, и цвета различались -- просто серый,
клетчатый и в полоску; ботинки столько раз чинены, наставлены и нашиты, что
стали топталами колодника. Впрочем, дядя объяснил, что этот костюм -- его
рабочий, и дальше водяной колонки и хлебного магазина он так не выходит.
Впрочем, и переодеться он не спешил.
Не задерживаясь в комнатах, дядя повЈл Иннокентия смотреть двор. Стояло
очень тепло, безоблачно, безветренно.
Двор был метров тридцать на десять, но зато весь це- {79} ликом дядин.

Страницы: (271) :  <<  ... 44454647484950515253545556575859 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...



Критику

С шелковичных червей соберет ли кто медь,
Или шелк у пчелы золотистой?
Чувство злобы во мне так же скоро блеснет,
Как под вьюгою ландыш душистый.

Лицемеров, ханжей всей душой ненавидеть,
Или тех, кто поносит бесчестно;
Равным чувством легко им тебе отплатить,
Им воздушность моя неизвестна.

Иль раба отыщи, что в богатство влюблен,
Предсказать я вам дружбу сумею;
Но притворщик скорей будет правдой пленен,
Чем подвигнут я злобой твоею.

То, что чувствую я, невозможно дробить,
Никого не хочу я обидеть;
Ненавижу в тебе, что не можешь любить, -
Как могу я тебя ненавидеть?


Минувшие дни

I

Как тень дорогая умершего друга,
Минувшие дни
Приходят к нам с лаской в минуты досуга;
Надежд невозвратных в них блещут огни.
Любви обманувшей, мечты невозможной;
Как смутные призраки, с лаской тревожной
Приходят к нам прошлого дни.

II

Как сны золотые пленительной ночи,
Минувшие дни
На миг лишь один устремляют к нам очи,
И так же, как сны, нам отрадны они.
В них самая мука нежнее, чем счастье;
Как солнечный свет после мрака ненастья,
Нам дороги прошлые дни.

III

Приходите к нам из пучины забвенья,
Минувшие дни...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Переводы Шелли. Стихотворения»