В круге первом (т.2)

Своих подрезали они помидоров только. Да картошку.
Но щедрость родственника и редкостная еда вызвали радость в глазах
Раисы Тимофеевны и избавили Иннокентия от ощущения вины -- своих неприездов
раньше, своего приезда теперь. Выпили по рюмочке, по другой. {82} Раиса
Тимофеевна стала высказывать обиду, как неправильно живЈт еЈ непутЈвый: не
только не может ужиться нигде в учреждении из-за своего плохого характера,
но ладно бы, хоть бы дома спокойно сидел! Нет, его тянет последние
двугривенные нести покупать какие-то газеты, а то "Новое время", а оно
дорогое -- и газеты ведь не для удовольствия, а бесится над ними, потом
ночами сидит, строчит ответы на статьи, но и в редакции их не посылает, а
через несколько дней даже и сжигает, потому что и хранить их немыслимо. Этим
пустописательством у него полдня занято. ЕщЈ ходит слушать заезжих лекторов
по международному положению -- и каждый раз страх, что домой не вернЈтся,
что подымется и задаст вопрос. Но нет, не задаЈт, ворочается цел.
Дядя почти не возражал молодой жене, посмеивался виновато. Но и надежды
на исправление не подавала его правобокая усмешка. Да Раиса Тимофеевна будто
и жалилась не всерьЈз, отчаялась давно. И двугривенных последних не лишала.
Темноватый, с неукрашенными стенами, голый и скупой дом их стал уютней,
когда закрыли ставни -- успокоительное отделение от мира, потерянное нашим
веком. Каждая ставня прижималась железной полосою, а от неЈ болт через
прорезь просовывался в дом, и здесь его проушина заклинивалась костыльком.
Не от воров это надобилось им, тут бы и через распахнутые окна нечем
поживиться, но при запертых болтах размягчалась настороженность души. Да им
бы нельзя иначе: тротуарная тропка шла у самых окон, и прохожие как в
комнату входили всякий раз своим топотом, говором и руганью.
Раиса Тимофеевна рано ушла спать, а дядя в средней комнате, тихо
двигаясь и тихо говоря (слышал он тоже безущербно), открыл племяннику ещЈ
одну свою тайну: эти жЈлтые газеты, во много слоев навешенные будто от
солнца или от пыли -- это был способ некриминального хранения самых
интересных старых сообщений. ("А почему вы именно эту газету храните,
гражданин?" -- "А я еЈ не храню, какая попалась!") Нельзя было ставить
пометок, но дядя на память знал, что в каждой искать. И удобной стороной они
были повешены, чтобы каждый раз не разнимать пачку. {83} Ставши на два стула
рядом, дядя в очках, они над печкой прочли в газете 1940 года у Сталина: "Я
знаю, как германский народ любит своего фюрера, поэтому я поднимаю тост за
его здоровье!" А в газете 1924 года на окне Сталин защищал "верных ленинцев
Каменева и Зиновьева" от обвинений в саботаже октябрьского переворота.

Страницы: (271) :  <<  ... 47484950515253545556575859606162 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
А малому тридцать лет.
"Да что ж ты?
Имеешь ли душу?
За что ты с меня гребешь?"
И мне отвечает туша:
"Сегодня плохая рожь.
Давайте еще незвонких
Десяток иль штучек шесть -
Я выпью в шинке самогонки
За ваше здоровье и честь..."

*

И вот я на мельнице...
Ельник
Осыпан свечьми светляков.
От радости старый мельник
Не может сказать двух слов:
"Голубчик! Да ты ли?
Сергуха!
Озяб, чай? Поди продрог?
Да ставь ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог!"

В апреле прозябнуть трудно,
Особенно так в конце.
Был вечер задумчиво чудный,
Как дружья улыбка в лице.
Объятья мельника круты,
От них заревет и медведь,
Но все же в плохие минуты
Приятно друзей иметь.

"Откуда? Надолго ли?"
"На год".
"Ну, значит, дружище, гуляй!
Сим летом грибов и ягод
У нас хоть в Москву отбавляй.
И дичи здесь, братец, до черта,
Сама так под порох и прет.
Подумай ведь только...
Четвертый
Тебя не видали мы год..."
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .

Беседа окончена...
Чинно
Мы выпили весь самовар.
По-старому с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: "Нет!"
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас...
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.


2



"Ну что же! Вставай, Сергуша!
Еще и заря не текла,
Старуха за милую душу
Оладьев тебе напекла.
Я сам-то сейчас уеду
К помещице Снегиной...
Ей
Вчера настрелял я к обеду
Прекраснейших дупелей".

Привет тебе, жизни денница!
Встаю, одеваюсь, иду...

Есенин Сергей Александрович   
«Анна Снегина»